наш фокусник заполучил еще как минимум три статьи, и все жутко поганые, одна другой хуже.
— Он у нас чемпион по всем статьям, — сказал Вася. — Очень способный малый…
Он хотел еще что-то добавить о способностях Петьки Темникова, но пришлось резко тормознуть — за поворотом обнаружился человек, странными зигзагами передвигавшийся по проезжей части. Его то выносило к середине дороги, то кидало к правой обочине; беспорядочно там потоптавшись, он снова двигался вперед, и снова его влекло на проезжую часть.
— Хоть кино снимай, — восхитился Грищенко. — Это сколько же надо сивухи выдуть, чтобы выписывать такие кренделя?.. Из деревни, похоже, идет, там его угостили.
— А заодно и побили, — сказал Вася, съезжая на обочину. — Весь в кровище.
Человек остановился и, словно заводная кукла, развернулся к машине, переступая негнущимися ногами.
Сержант присвистнул — да-а, видик… Вместо лица бессмысленная маска, размалеванная темными пятнами синяков и потеками крови; кровь на груди, на руках…
— Где ж ты так повеселился, парень? — спросил Грищенко, преисполнившись сочувствия.
Человек пошевелил разбитыми губами, пытаясь что-то выговорить, но обрывки слов не сложились во фразу.
— Ему зубы повышибали, — догадался Вася. — Тут не разговоришься.
— Где пьют, там и бьют, — констатировал сержант.
— Может, Петька, над ним поизмывался? — предположил водитель. — По времени вроде сходится.
— Кто тебя избил? — громко спросил Гриценко, выговаривая каждое слово.
— … сли… хоода… осом… от…
— Да, дело туго, — сказал сержант. Малость поразмыслив, он крикнул: — Эй, фокусник! Глянь-ка на мужика. Видно тебе, нет?
— Ну-у…
— Баранку гну… Твоя работа?
— Еще чего придумал! Этого хмыря первый раз вижу. Не мелькал он в Тарутихе, не нашенский он.
— Гляди у меня! Нашенский, не нашенский… Как фамилия, можешь сказать? — обратился он к избитому.
— … мии… оси… они… вое…
— Н-да-а… — сказал сержант. — Интервью с тобой не получается. Что делать будем?
— Давай его сюда, — предложил Петька из-за сетки. — Я за ним пригляжу.
— Ты за собой пригляди, — заметил Вася. — А то как бы темечко не повредить, — ручонки связаны как-никак!
— Суньте вашу веревочку знаете куда? — злорадно хохотнул Петька, просовывая сквозь сетку кончик капронового канатика. — Вы, козлы ментовские, даже связать не смогли по-человечески, о чем с вами толковать-то?
— За-ра-за!.. — сказал Грищенко и смачно сплюнул.
А в самом деле, как выходить из положения? Надо бы этого мужика измордованного доставить в отделение. Если сможет, снимет показания, нет — отправит в больницу, что самое разумное в этой ситуации. Легко сказать — доставить… В «бункере», что ли? Там Петька, фокусник хренов. Ухитрился канатик развязать; кто знает, какие еще фокусы родятся в его дурацкой башке. Самому в «бункер», а мужика на переднее сиденье? Не хотелось бы, честно говоря. Да и в кровище он весь, вон капли падают на асфальт с опущенной руки. Куда его такого в кабину?..
— Ты что, в город идешь? — спросил он. И повторил погромче — В город?
Мужчина кивнул.
— Ты иди потихоньку. Но лучше сядь и посиди на травке, у обочины, а то с твоей походкой запросто попадешь под машину — для полного счастья… Мы смотаемся в отделение, выгрузим нашего клиента и вернемся. Понял? Вернемся и заберем тебя.
Окровавленный мужчина молча смотрел на него. Видимо, слова сержанта не пробились в его сознание.
— Не понял, да? — Грищенко подошел вплотную и сказал, раздельно выговаривая слова: — Мы вернемся и заберем тебя. Ты только не уходи с дороги, ладно?
Мужчина попытался что-то выговорить, его лицо-маска на мгновение обрело осмысленное выражение. Но сержант остановил его рукой:
— Потом все расскажешь, потом. Ты погоди, парень, потерпи, мы быстро!
Зосимов непонимающим взглядом проводил уходящую милицейскую машину. А когда затих рокочущий гул мотора, неловко опустился на пыльную обочину. Дурнота подступила к горлу. В голове зашумело… Оглушительный шорох — словно лопались пузырьки вспенившейся крови.
Зосимов потерял сознание.
6
Антон Егорович Зеленин, инвалид войны, на потрепанном своем «запорожце» с ручным управлением трясся по проселочной дороге. Он свернул с шоссе на 34-м километре, чтобы срезать петлю и таким образом сэкономить немного бензина. Антон Егорович всегда пользовался этим нехитрым трюком; съездишь в садоводство и обратно, глядишь, пару литров сэкономил. Известно, какая пенсия у инвалида.
За деревней дорога стала забирать влево, приподнятая насыпью над болотистой низиной. Тут и асфальт был получше, и трясло не совсем уж нещадно. Еще пару километров по этому проселочному безобразию, а дальше — ухоженная бетонка, до самого города катись с комфортом.
На обочине сидел человек. Сидел и покачивался. То ли встать хотел, да сил не хватало, то ли… Кто знает, какая такая причина вынуждает человека сидеть ночью в пыли у дороги, покачиваясь при этом. Видимо, есть у него на то веские причины.
Эге, да он весь в крови!.. Зеленин остановил машину, немного замешкался на выходе со своим неуклюжим, громоздким протезом.
— Чего сидишь-то? — спросил он, ворчливостью маскируя сочувствие. — Вон, извозился с ног до головы… Помощь требуется?
Зосимов отсутствующе посмотрел на инвалида.
— Пьяный, нет?
Зосимов подумал и отрицательно качнул головой.
— Кто ж тебя так, бедолагу?
В ответ — невнятное мычание, скомканные слова. В нем мерцало сознание, но вязкий, неповоротливый мозг не в состоянии был родить мысль. Мучительно ощущая свое бессилие, Зосимов заплакал. Стена, толстая прозрачная стена; не разбить ее, не продолбить дыру, не пробиться в мир понимания и ясности.
— Плохи твои дела, парень, — сокрушенно сказал Антон Егорович. — Ума не приложу, что с тобой делать.
Зосимов беззвучно плакал. Извилистые бороздки слез, проторенные сквозь пыль и кровь, делали лицо его еще страшнее. Человек неискушенный, убаюканный привычной суетностью городской жизни, содрогнулся бы от ужаса и растерянности, но Зеленину довелось повидать и не такое. Отвык он содрогаться при виде слез и крови. Не до ахов и охов, действовать надо.
— Нечего тут рассиживаться! — решительно сказал он. — Давай, поехали. Отвезу тебя в больницу, есть у меня одна на примете.
Зосимов понял, — закивал и попытался встать. Но застонал и лег на бок. Зеленин подхватил его и стал приподнимать.
Стон. Мучительный стон человека, у которого переломаны кости. И тогда Антон Егорович окончательно понял: человека надо спасать, спасать немедленно, иначе не жить ему на белом свете. Конечно, больно. Ну что же, хочешь жить — терпи. Можешь стонать, кричать от боли, ругаться матерно — твоя воля. Только держись, парень, в этом твоя единственная надежда.
Боль разбудила и обострила сознание. Усаженный на переднее сиденье Зосимов попытался рассказать о своей беде.
— … еал оод… их ое ыа… они аафе ии… шое ии миа…
— Двое тебя били? — догадался
