грустно – денег взять негде. Но тут же другая, спасительная идея, из известного мультика: «чтобы что-то купить, надо что-то продать». И мозг, оживившись, начинает работать уже на решение конкретной задачи:
– А что я могу ещё продать? Куда, кстати, девались мои шапка и шинель? Давно что-то на глаза не попадались… Шинель можно хорошо толкнуть… Хунтоты с удовольствием берут… Зачем им надо?
– Продать… А в чём потом ходить, когда домой вернёмся?
Мысли опять сталкиваются, натыкаются друг на друга, и нет конца этой круговерти. Я захлопываю книгу и, чтобы развеяться, решаю прогуляться по кораблю.
Глава 3 Прогулка по кораблю
Прогулка началась с шестого отсека. Честно говоря, находясь в седьмом, концевом, трудно было начать её как-то иначе.
Распахнув круглую переборочную дверь в соседний электромоторный отсек, я несколько переусердствовал и чуть было не зашиб ею несколько человек, столпившихся у кормовой переборки перед входом в душевую кабину. В надежде освежиться забортной водой у заветной двери образовалась небольшая очередь. Сквозь шум льющейся воды слышно, как там кто-то фыркает и время от времени по-звериному рычит. На пятидесятиметровой глубине вода за бортом не то чтобы очень прохладная, скорее даже наоборот, но после многочасовой парилки в душном отсеке её упругие струи пышущему жаром телу доставляют поистине неземное наслаждение, от которого не грех и зарычать. Испытать неземное блаженство я тоже никогда не против, поэтому занимаю очередь.
За конторкой у станции управления двигателем эконом-хода на вертящемся табурете сидит командир моторной группы, мой друг Вася. Он уже принял душ, но вид у него совсем не радостный. Озабоченно наморщив лоб, Вася спешит поделиться проблемой: из прошнурованного по всей форме и скреплённого корабельной печатью специального механического журнала БЧ-5 под грифом «Для служебного пользования» какая-то сволочь вырвала три пронумерованных листа и использовала не по прямому назначению. Смятые и бессовестным образом употреблённые листы Вася уже обнаружил в гальюне, в ведре для мусора. Сейчас мысли его заняты тем, что с ними делать, и как бы покорректнее о случившемся доложить старпому. Слов для такого доклада у Васи нет, поэтому и сидит он в раздумье, хмурится и старательно морщит лоб.
Сходу вникнув в суть проблемы, я без колебания решаю помочь другу. Первой мыслью было – прополоскать, просушить, спрыснуть одеколоном и аккуратно установить вырванные листы на место. Но при ближайшем рассмотрении исходного материала становится совершенно очевидным, что осуществить это вряд ли возможно. Пришлось задействовать мозги, и после недолгого размышления меня осеняет гениальная мысль. По приходу в базу мне так или иначе придется списывать кое-что из стрелкового боезапаса: патроны к ракетнице и к АКМ, ещё что-то по мелочи. Подписав и поставив у старпома печать на четырех экземплярах акта вместо трех (он всё равно не смотрит, что штампует), я спокойно могу пожертвовать одним из них – вырежу квадрат с печатью и подписью и вклею его в новый перенумерованный и перешнурованный Васей журнал. Всё будет шито-крыто: все страницы целы и невредимы, печать и подпись на месте, а необходимые записи (благо, их не много) аккуратно перенесём. Вася мой план одобрил, совершенно успокоился и перестал морщить лоб.
Как раз подошла и моя очередь в душ. Пять минут простого человеческого счастья! Морская вода щипала, попадая на царапины, на расчёсы и очень хорошо снимала зуд. Помыв голову специальным шампунем, способным пениться в морской воде, насладившись жизнью, я освободил место очередному страждущему. Взбодрившись телом и духом, продолжаю неспешную прогулку по кораблю.
В пятом отсеке – гулкая тишина, время от времени нарушаемая звоном падающих капель. Полумрак, и ни одной живой души. Под водой лодка бесшумно двигается под электромоторами, поэтому дизелям сейчас нет никакой работы. И без того мрачное помещение в несвойственном для него состоянии покоя выглядит совсем зловеще – словно надгробия под тяжелыми сводами сырого склепа, таинственно темнеют остывшие туши трех громоздких двухтысячесильных дизелей. Прохожу мимо них, не задерживаясь, словно мимо покойников, и с казематным лязгом открываю железную дверь шумоотражающей перегородки. За ней на посту дистанционного управления сидит вахтенный моторист, матрос со звучной фамилией Проперуев и с не менее звучным именем Пётр. Фамилия, конечно, хорошая и где-то даже аристократичная, но буква «д», при её озвучивании то и дело появляющаяся в самом неподходящем месте, искажает смысл до неприличия. Пётр поначалу обижался, лез в драку, но противную букву искоренить до конца так и не смог. На сегодняшний день его фамилия произносится и так, и этак, и многие в экипаже уже не знают, как правильно.
Склонив голову набок, высунув кончик языка, Пропердуев – ой, извиняюсь – Проперуев что-то старательно рисует в дембельском альбоме. Не дело, конечно, на вахте заниматься посторонними делами, но дизеля стоят, делать особо нечего, поэтому можно и закрыть глаза. Да и понятно, чьё задание выполняет матрос, понятно и то, что если не выполнит в срок задание дембелей, огребёт Проперуев Пётр по полной программе.
Заглядываю через плечо в альбом – банальный сюжет. Портовый кабачок. За деревянным грубо сколоченным столом, заставленным бутылками, в окружении грудастых полуобнажённых девиц сидят бывалые мореманы. Лица вполне узнаваемы. Они держат в руках пивные кружки и по-хозяйски взирают на свой гарем. Не надо быть Зигмундом Фрейдом и разбираться в тонкостях его системы психоанализа, чтобы безошибочно истолковать тайные мысли и вытесненные желания среднестатистического советского моряка…
В четвертом отсеке пахнет жареной картошкой, хозяйственным мылом и ячменным кофе. В клетушке камбуза младший «кокша» Сапармурад Мавлонов отчищает наждачкой нагар с конфорки электроплиты и мурлычет под нос что-то восточное и заунывное. Мавлонов служит у нас уже больше года и всё ещё искренне уверен в том, что слово «жор» (еда) образовано от имени его начальника, старшего кока Жоры Сорокина, и корень слова «жара», кстати, также берёт начало оттуда (логическая цепочка: раскалённая плита – жара – Жора – жор).
Выпиваю у Мавлонова стакан тёплого абрикосового сока и двигаюсь по узкому коридору дальше. Слева, в кают-компании старшин, четверо мичманов ожесточённо бьются в «дурака», ещё двое спят на втором ярусе, неуважительно повернувшись к товарищам задом. Из каюты механика, находящейся через проход напротив, приглушённо доносится пение Розенбаума: «Было время, я шёл тридцать восемь узлов, и свинцовый вал резал форштевень…» Не заглядывая в каюту, с большой долей вероятности можно предположить, чем сейчас занят мех. Установив на небольшом, размером с тумбочку, столике свою потёртую «Весну-202», он сидит разомлевший и под звуки любимых морских песен пускает сентиментальные слюни.
В третьем отсеке (он же является и центральным
