какой я непутёвый! Ты будешь просить меня!
Александр замахнулся на Фёдора. И тот, несмотря на то, что был крупнее Александра да и старше, струхнул — Фёдор с воплями начал убегать от брата вокруг стола.
— Стойте! Остановитесь! — восклицал Данила, пытаясь ухватить кого-нибудь из братьев.
Фёдор вылетел из светёлки и понёсся прочь, но Александр и не думал отставать. Они пробежали по кельям, выскочили на задний двор, где монахи хранили дрова, там-то Александр и настиг Фёдора. Кинувшись старшему брату на спину, Александр повалил его в грязь и заломил руку.
— Проси о пощаде! — торжествующе вскричал младший княжич.
— Пусти!
— Проси! — повторил Александр.
Где-то в вечерней мгле, окутавшей двор, послышалось хриплое рычание. Из дровницы вылез большой и грязный пёс — приоткрыв чёрную пасть, он посмотрел на княжат и на загривке его шерсть встала дыбом. Александр и Фёдор окаменели. Они и не знали, что злобный пёс, задравший немало воров, покушавшихся на монастырские сокровища, был загнан по прибытии Ярослава в этот двор. Двор этот был огорожен, и войти да выйти из него можно было только через ту дверь, через которую только что и выскочили княжата.
Они не успели отступить — огромный пес кинулся на них.
— Помогите! Спасите! Погибаю! — закричал Фёдор, укушенный в плечо. Пес вцепился в Александра, и, клацкая зубами, начал трепать его, словно соломенную куклу. Александр тщетно пытался ухватить пса за шею, чтобы переломить ему хребет, как учил тому кормилец, а озверевшее животное опрокидывало его на землю. Пёс хотел добраться до живота мальчика, чтобы прогрызть его и вырвать внутренности, как он обычно поступал с ворами, попавшимися ему. Запах молодой крови, сочащейся из укусов на теле Александра, заставлял пса всё яростнее и яростнее атаковать.
Данила Заточник выбежал на крики во двор, но его охватил такой страх, что он не решился прийти на помощь Александру. Увидев Федора, Заточник схватил его за руки и поволок в дом, голося, что есть мочи.
Быстрая тень промелькнула над забором, ограждающим двор. Крепкие руки оторвали пса от израненного Александра, а затем хрустнул собачий хребет. Отбросив мертвого пса в сторону, спаситель склонился над мальчиком. Княжич, хоть и истекал кровью, но был в сознании и шепотом спросил:
— Кто тут?
— Это ж я, Мусуд, слуга княжий! Али не признал? — ответил татарин и поднял с земли княжича, бережно прижимая к груди. Он заспешил вернуться в стены монастыря, а навстречу уже бежали люди, привлеченные шумом и криками.
Князь Ярослав, которому доложили о том, что княжичей едва не загрыз сторожевой пес, впал в неописуемый гнев. Крепко досталось и Даниле Заточнику — за то, что не углядел за вверенными ему Александром и Федором; и настоятелю с монахами, не предупредивших о псе-людоеде и не заперевших как следует двери; а так же и кормильцу Федору Данилычу, не прибегшему борзо на крики о помощи. Все трепетали перед разъяренным князем, метавшим гром и молнии, и сорвавшимся на крик, походивший на рык медведя-сыроядца. Расправа была совершена немедля: Федор Данилыч получил оплеуху лично от князя и лишился при этом зуба, настоятеля высекли на дворе, Даниле Заточнику надавали тумаков и обрезали лелеемую им бороду.
Поздней ночью Ярослав пришел в келью, где лежал Александр — вокруг него суетился одетый в рванье дед-знахарь, которого приволокли из ближайшего селеньица. Александр весь горел и метался в жару. Дедок, скрипя костями, обтирал раны целебным настоем из коры и трав, и всё что-то бормотал себе под длинный горбатый нос.
— Прости меня, батюшка, — сказал Александр с натугой. — Моя вина.
Ярослав окинул сына пристальным взглядом: он видел, что, несмотря на боль и лихорадку, Александр крепится и не желает, чтобы суровый отец видел его слабость.
— Потрепали твою шкуру, — сказал князь Ярослав ровно. Помолчав, он обратился к деду: — Как отрок?
— Выправится, ничего с ним не станется. Денёк полежит, хворь сойдет, а через седьмицу и поминать не будет!
Александр встрепенулся:
— Батюшка, не хочу лежать в постели! Завтра поеду рядом с тобой и о хвори не упомяну!
Князь Ярослав покачал головой:
— Как же так? А если на лошади не удержишься, из седла выпадешь да под копыта упадешь? Пока хворый — не сидеть тебе в седле, а только на обозах позади ехать вместе с бабами.
— Усижу в седле! — ответил Александр запальчиво.
— Ты и на мягком месте сейчас не усидишь, после того как тебя псина расцеловала.
— Завтра докажу, что усижу!
— А если поплохеет? — князь нахмурил густые брови и отрезал: — Нет, не ехать тебе завтра со мною. Останешься здесь, Олекса, а дедок этот за тобой ходить будет. Оставлю я при тебе того удальца, что спас тебя, — теперь он приглядывать за тобой будет вместе с кормильцем, — да еще двух воев для пущей охраны. А как поправишься, то вослед мне с ними и отправишься.
Александр понурился и, смирившись с его волей, проговорил:
— Как скажешь, так и будет, отец.
Ярослав будто хотел еще что-то прибавить, но промолчал. Отвернувшись, он вышел прочь из кельи. Наутро князь вместе с дружиной покинул монастырь.
Оставленный в монастыре Александр бесконечно досадовал; мысль о том, что Фёдор едет с отцом в Новугород, где их будет хлебом-солью встречать вольный народ, жгла его сильнее, чем раны и лихорадка. Мусуд, проводивший время у изголовья Александрова, догадывался, что гневит княжича: Александр считал, что Фёдор повинен в напасти, случившейся с ним — и именно Фёдор должен лежать лёжнем и кусать локти от злости и бессилия!
— Не серчай, княже, — говорил Мусуд со своей обыкновенной мудростью, желая утешить мальчика. — Порой за одно мгновение случается больше, чего не случается и за целый год. Спешить нужно так, чтобы не пробежать мимо своего дома.
— Мусуд, не трави! — отмахивался Александр.
Татарин тем временем о своём вздыхал; жалел он о том, что князь Ярослав оторвал его, Мусуда, от себя и оставил в монастыре. Хотел он, как и Александр, въехать в Новугород в княжеской дружине, да вот не довелось! Впрочем, Мусуд утешал себя мыслями о том, что и из этого назначения можно извлечь выгоду. Знал татарин — приметил ведь — что Ярослав, хоть и холодно держит себя с сыновьями, в сердце своем отцовскую любовь таит. А к Александру, как виделось Мусуду, князь более тянулся душою, нежели к Фёдору. И, ежели Мусуд славно отслужит, приглядывая за княжичем, то и князь как следует отблагодарит его за то.
К четвертому дню Александр смог сесть в седло. Монастырь они покидали поздним утром. Княжич, уже сидя на коне,
