четвёртая. Меланхолия и мерехлюндия
Волгин вел свою «волгу». Латанную, дребезжащую. Зато не «оку». Дед объяснил ему в далеком детстве, и он запомнил на всю жизнь: «волга» ломается, потому что женщина, течет, потому что река. У нее есть душа. Попросишь, и заведется. А обзовешь — усё! Пока не извинишься, даже дворники не заработают.
Радио бубнило новости: в шаверме из палатки на улице Героев Панфиловцев нашли крысиный хвост. Глава администрации Рузский подарил детям книжные закладки от Партии и Правительства. Пенсионерка упала в магазине и кокнула тридцать два яйца.
А Береньзень сегодня не скучала!
Волгин притормозил около голосующего дяденьки. В пиджаке, с бородкой. Занесла его сюда нелегкая!
— Орджоникидзе, восемьсот семь. Сколько? — При ближайшем рассмотрении «дяденька» помолодел. До паренька.
— Сколько чего? — растерялся ВВ.
— За сколько рублей стерлингов довезете?
— За нуль. Мне по пути.
— Альтруист в глубинке. Плюс сто к вашей карме! С меня пиво.
Бородатенький юнец разместился на заднем сидении, его чемоданчик юркнул ему под ноги, как собачка.
— Только про пиво догнал, — признался Волгин.
— Вы ухватили суть.
— А-а-а…
ВВ не любил столичных. И людей, и водку, и батон. Людей — особенно. Богаче они. Квартиры ихние стоят, хотя, чему стоить-то? Скворечники! Театры у них. А они в них ходят? В музеи? Был Василич там, где «Девочка с персиками» (копия его школьной подружки, Ренатки, пухленькая, темненькая). Василич был, были китайцы, французы — два педика в шарфиках, дети из Молдовы и Казахстана. И ни единого столичного кренделя!
Десять километров пролетели в молчании. Паренек выгрузился около поликлиники и крематория.
— В каком баре я могу вас угостить?
— Да забей, Масква. Ни тебе со мной, ни мне с тобой.
— Как скажите. Но я не из Москвы.
Флегматичный Федор Михайлович и грязно-желтое, цвета желчи, здание поликлиники дисгармонировали друг с другом. Он, льняной, ненавязчиво надушенный и чуть-чуть токсичный, словно пар из вейпа. Оно — бетонно-блочное, пропитанное хлоркой.
У врат восседал стражник о зубах железных и багряных волосах, взор тусклый приковавший к маленькому пузатому телевизору, на экране которого грустную девушку гнусно объективизировал подозрительный усач.
— Те худа?
«И куда, и худо. Емко», — мысленно отметил Теодор.
— К главврачу.
— Прям к хлавному?!
Пришлось набрать на стационарном дисковом аппарате (мобильный по-прежнему отрицал Береньзень) код кабинета «хлавного», Льва Львовича Богобоязненного.
— Калерия Анатольевна! Шестой раз! — нервно взвизгнула трубка. — Плевать мне, с кем в вашем сериале кто чего!
— Говорит доктор Тризны, — рапортовал Федя. — Калерия Анатольевна меня не пущает.
— Пустите его! — велел тенор.
— А он хто? — спросила дотошная Калерия Анатольевна.
— Психотерапевт.
— О-о-о… По Некукушкиным! Сторчится же! Эх… И помогать им, уродам, обязаны. И хлопчика жаль губить. — Переживала она искренне, зато недолго. — Сторчится, и ладушки!
***
Магазин «Пивия», следующая по значимости после кладбища достопримечательность ПГТ1, притаился во дворике на Панфиловцах между домами без номеров в построенном пленными немцами двухэтажном особняке супротив сквера. Здесь торговали разливным пивом и настоечками — для надежных клиентов. В ассортименте была — перцовая/юбилейная, дамская — осьмнадцати градулей, целебная/утренняя и монастырская, видать на те случаи, когда целебная уже не исцеляет. Катя, Нина и Анжела, продавщицы, хи-хи, ха-ха и хо-хо, пышную свою красу подчеркивали всеми средствами выразительности. Осмелься, не загляни в декольте! Она ж обидится и не дольет!
Волгин прошмыгнул мимо «Пивии»: в кредит простому человеку не наливалось. Капитализм чертов!
Цяжкая половина месяца, подвальная. Бегаешь, как голодный кот, ищешь его, ищешь — запах халявы. Чего не взял с Масквы? Триста! Хоть пятихатку! Он не обеднеет…
Не, мы гордые. Давись теперь за сто пятьдесят. Их еще и наскрести надо железными деревянными.
— Здрасьте, дядь Вить.
В подземелье не горел свет. Рыжая Анфиса Мухина, дочка учителя математики, он то ли умер, то ли свалил (темная история), в окружении свечек мыла пол торгового, прости, Господи, зала, вертя тощей, безбрачной задницей.
— Нас рубануло опять. Холодильник текет. Ветрено сегодня.
— Дай посмотрю.
ВВ сунулся в подъезд. Шуганул подростков, плевавших на ступени вонючей насваевой слюной. Они ломанулись в окно, бросив недопитую бутылку коктейля. Чего добру пропадать?
Слесарь без ключа открыл щиток. Пощелкал. Зажглось!
Когда он вернулся к Анфисе, она упаковала ему благодарственную пол-литру в непрозрачный пакет.
— Там сосиски, ну, кроме. Просроченные. У вас же собаки.
— Ага.
На душе Волгина стухло что-то. «Собаки». Множественное число. Она не знает, что знают все?
Ці здзекуецца? Да не, Анфиска не такая.
— Скрали Дика. В лес запустили, чтоб Селижора поохотился на волка. Я б его самого…
ВВ махнул рукой.
Девушка налила слесарю сто грамм. Себе плеснула на донышко.
— Дик не волк? Мы его боялись.
— Лайка с овчаркой. Похож на волка. Шесть лет. Тризору, бате его, пятнадцать. Еле ходит. Вот, молодого и…
— Помянем.
***
Богобоязненный поведал Федору о Береньзени и береньзеньской медицине уйму интереснейших подробностей. Психотерапевт конспектировал: наиболее распространенный способ суицида — повешение. Самая популярная локация: сарай. Причина: алкогольный делирий, «белочка». Непререкаемый авторитет среди местных: баба Акка, живет в деревне Пяйвякое в Олином лесу. Она и колику останавливает, и разбитое сердце склеивает, и «вялый мужской корень» взбадривает, и боли у паллиативных (неизлечимых) «в банку садит», что бы это не значило. Мультифункциональная бабка.
Главврач угостил Федю «коньяком» с запахом цветочного одеколона. Г-н Тризны отчетливо понял, что в Береньзени нужно либо искать самогон (магазинная продукция — фуфло), либо переходить на ЗОЖ.
На ЗОЖ. В Береньзени. Абсолютный беспереспективняк.
— Попы Акку закрыть пытались по сто пятьдесят девятой. Мошенничество. Конкурирующая организация ведь, — сплетничал Богобоязненный. — Шиш! Никто заяву не написал!
— Ее влияние на людей сильнее РПЦ?
— Сравнимо.
— Ого. Спутешествую к бабульке. Может, она лидер оппозиции, которого мы ждали?
— Только проводника возьми. Один сгинешь. Болота!
Главврач кинул на стол ключ с брелоком.
— Хата твоя. Панфиловцев двадцать два, триста десятая. Риелтор сказала: как заказывали. Студия, евроремонт. Что, в столицах нашего брата не шоколадками кормят, сытнее?
Федя убрал ключ в карман. Он терпеть не мог «приценивание»: «Ой, пиджачок симпатичный. Дорогой?». «Ой, какая кошечка… Сфинкс, да? Они ж под тыщу долларов!». «С кем-кем контракт? Ого! Заплатят соответственно?»
Бизнес-тренеры называют подобное поведение «психологией бедности», будто мало жадных, завистливых, но вполне обеспеченных. Возле поликлиники, например, стояла иномарка со специальной наклейкой — красным крестом на белом фоне. «Медик за рулем». Вряд ли владельцем был участковый терапевт или рентгенолог. Богобоязненный, к «бабе Акке» не ходи. Однако съемная «студия» Тризны взбудоражила Льва Львовича. Он-то в Феденькином возрасте в коммуналке ютился! Рафинад с тараканами делил.
— Частно практикуешь? — Богобоязненный грел в ладони бокал одеколона.
Теодор вынужденно парировал.
— Делаю
