сохранить мир. Конечно же, оно не хотело также и войны, которую затем получило – войны против России, Франции и Англии одновременно. Она была, скорее, как раз потому готова развязать войну против Сербии, что была убеждена – в такой войне Англия будет оставаться нейтральной. Для этой убеждённости у неё были сначала хорошие основания. Это, и только это, делает немецкую политику в июле 1914 года понятной.
Эта политика не была политикой мира – совсем наоборот. Однако она не была также, как политика Гитлера спустя двадцать пять лет, преднамеренной и преступной. Она находилась уже в жёстко стеснённом положении. У Германии на шее висело – разумеется, вследствие собственных предшествующих ошибок – две "холодных войны": одна с Россией и Францией за господство на континенте, другая с Англией за "место под солнцем". Она была вынуждена заниматься тем, чтобы отделить одну от другой и подорвать Антанту. Если для этого предлагался удобный случай, пусть даже это военная возможность, то немецкое правительство действовало бы как раз несообразно со своими обязанностями, если бы пропустило её неиспользованной. Вспомним, что война была тогда ещё законным средством политики. И вся европейская политика разыгрывалась в 1914 году уже и без того в преддверии войны.
Вследствие обеих холодных войн в последние годы перед 1914 годом положение на континенте стало гораздо более угрожающим. Германия, Франция и Россия с 1912 года вступили в лихорадочную гонку вооружений, которая перенапрягала всех участников и которую нельзя было выдержать длительное время без войны. При этой гонке вооружений принимались также уже важные военные предварительные решения. До 1914 года Германия была на пятом месте (главным образом в тяжелой артиллерии); в последующие годы ей угрожало отставание. Иначе обстояло дело в гонке военно-морских сил с Англией. Здесь лидерство Англии всё-таки неколебимо. Англия по этой причине могла рассматривать обстоятельства более хладнокровно, и после марокканского кризиса 1911 года, в котором все, в том числе и англичане, впервые поглядели в жерло орудий, в Лондоне вновь установился более прохладный взгляд на события. Так, собственно, нуждалась ли Англия в войне против Германии? Разве недостаточно было успешного сдерживания? Разве нельзя было уже на основе успешного сдерживания Германии теперь выгодно договориться? Эдуард VII был мёртв, и война, в том числе победоносная, для сложной и уязвимой английской системы мировой торговли, благодаря которой она жила, в любом случае всегда была несчастьем.
Такова была позиция Лондона, и Берлин – по меньшей мере новый рейхсканцлер Бетман Хольвег – положительно реагировал на этот ход мыслей. С 1912 года он проводил политику разрядки в отношении Англии (вследствие чего сам он сделался в Германии довольно непопулярным), и эта политика разрядки как раз весной 1914 года принесла первые плоды. Германия и Англия объединились тогда в отношении "сфер интересов" на Ближнем Востоке, и острие этого объединения было отчетливо направлено против нового друга Англии - России. Вообще же англо-российское согласие всегда было обосновано гораздо слабее, чем англо-французское; теперь оно почти уже снова пострадало. А настоящего альянса, который при необходимости обязывал вступить в войну, у Англии с Францией даже не было. С Францией – не с Россией! – у неё были, правда, тайные, неформальные переговоры генеральных штабов и соглашения по флотам, которые создали определённую моральную связь. Однако об этом знали только участвовавшие три-четыре министра, но ни английское общество, ни парламент, ни даже кабинет министров. И станет ли английский кабинет министров, от которого зависело решение о войне и мире, в случае реальной опасности давать ход происходившим за его спиной моральным обязательствам, было совершенно неопределённо. Таковым было политическое исходное положение для Германии летом 1914 года: война с Россией и Францией уже почти неминуема, отношения с Англией же, напротив, разгруженные от напряжения, как давно не были, почти уже снова дружеские. И теперь представлялась единственная в своём роде возможность – окончательно разорвать связь между Англией и континентальными противниками Германии резким ударом, и именно в самом её слабом месте: между Англией и Россией на Балканах. При таких обстоятельствах Сараево должно было показаться божьим даром для германской политики. Если бы война возникала из прямого германо-французского конфликта, то в 1914 году следовало ещё принимать в расчёт то, что Англия вступит на стороне Франции; если из прямого германо-русского конфликта, то эту возможность всё же нельзя было полностью исключать. Но конфликт на Балканах между Россией и Австрией, в котором Россия по собственному побуждению вмешается в австро-сербскую войну, а Германия будет участвовать только лишь совершенно косвенно, – из-за этого Англия должна снова разрушить всю обнадёживающую разрядку с Германией? Невероятно, в высшей степени невероятно. В конце концов, старое противоречие между Англией и Россией именно в этом месте ещё не урегулировано, старая общность интересов между Англий и Австрией ещё не забыта. Англия должна вести войну, только чтобы, чего доброго, в результате допустить Россию в Средиземное море? Нет, если вопрос так ставится, следовало уверенно приступать к войне на континенте, следовало напрямик на неё ставить. Такая возможность развести Англию и Россию представится снова нескоро. Ещё раз: это была не политика мира, а политика войны, хладнокровно просчитанная и, если угодно, беззастенчивая и отчаянная. Безрассудной и необдуманной политикой она не была, как не была и преступной. Война и без того витала в воздухе; если уж она должна была произойти, то каждый, естественно, желал развязать её по благоприятному для него поводу. Подвергшихся нападению кротких овечек среди великих держав 1914 года не было, и повсюду ликовали.
Вопрос состоит вот в чём: почему события не пошли по расчётам Германии? Где была ошибка, или где она была совершена? Ответ гласит: не в Лондоне, но в Берлине.
29 июля, когда сползание в войну было уже неудержимым, рейхсканцлер Бетманн Хольвег в Берлине впервые разговаривал открыто с английским послом о надеждах на нейтралитет Англии. Он предложил определённые гарантии для Франции. Даже в случае полной военной победы Германия не станет требовать от Франции никаких территориальных уступок, самое большее – пару колоний в качестве репараций. Будет ли Англия оставаться нейтральной для таких обещаний? Английский посол сделал задумчивое лицо, а английский министр иностранных дел Грей немедленно ответил отрицательно, и этим очень испугал Бетманна. Однако Грей блефовал. Ещё 30 июля было совсем непонятно, будет ли Англия действительно принимать участие в войне на стороне Франции. Черчилль – тогда морской министр и так же, как Грей, ведущий член английской партии войны и внушающий доверие свидетель – писал об этом: "Большинство кабинета было
