Онория Краудер ослепительно улыбнулась через стол.
– Шампанское, – сказала она оживленно. – Разве это не чудесно? Я всегда говорю, что на свадьбах нужно подавать только шампанское. Не так ли, Хэйден?
– Именно так, дорогая.
– Совершенно согласен. – Джефф Блюм, горя нетерпением внести свой вклад, энергично закивал. – Разве я не говорю всегда то же самое, Бобби?
Бобби Блюм растерянно улыбнулась мужу.
– Что ты всегда говоришь, дорогой?
– Что шампанское – это именно то, что сказала сейчас о шампанском миссис Краудер.
– Зовите меня Онорией, – сказала Онория.
За столом снова воцарилось молчание.
Стефани держала сцепленные руки на коленях. Все сказали что-то, чтобы разрядить обстановку, – все, кроме Дэвида Чэмберса.
Он смотрел на нее. Она чувствовала тяжесть его взгляда. Почему он ничего не сказал? Почему она ничего не сказала? Что-нибудь остроумное, чтобы снять напряжение.
И когда, наконец, заиграет этот оркестр?
Словно услышав ее, руководитель джаз-оркестра объявил:
– А сейчас давайте тепло поприветствуем Доун и Николаса!
Гости устремили взоры на танцплощадку. Стефани вздохнула с облегчением и осторожно отодвинула стул назад. Кажется, наступил удачный момент, чтобы снова удалиться в дамскую комнату…
– Так рано уходите, миссис Уиллингхэм?
Стефани застыла. Потом, со всем высокомерием, на которое только была способна, повернула голову к Дэвиду Чэмберсу. Он смотрел вежливо и учтиво.
– Мистер Чэмберс… – она откашлялась, – мистер Чэмберс, я полагаю… то, что я сказала раньше… я не имела в виду…
Он холодно улыбнулся и наклонился к ней, глядя ей прямо в глаза.
– Извинение?
– Объяснение. – Стефани выпрямилась. – Я была грубой, хотя не хотела этого.
– А что же вы тогда хотели?
Он придвинулся ближе, достаточно близко, чтобы ее сердце учащенно забилось. В какой-то момент она готова была даже подумать, как это ни глупо, что он собирается ее поцеловать.
– Я просто хотела внести ясность и сказать, что мы с вами не вместе.
– Вам это, безусловно, удалось.
– Я убеждена, что Энни посадила нас рядом из самых лучших побуждений, но…
– Энни?
– Энни Купер, вы ведь, конечно, знаете…
– Вы же сидели на стороне жениха.
– Не понимаю, почему вас это интересует, сэр.
Дэвид и сам не понимал. Может, потому, что, когда он шел вдоль цепочки встречающих, кто-то сказал, будто на свадьбе присутствует любовница Дамиана Скуроса, дяди жениха. Возможно, Стефани Уиллингхэм и есть эта любовница.
– Сделайте одолжение, миссис Уиллингхэм, – произнес Дэвид, натянуто улыбаясь, – скажите, почему вы решили сесть на стороне гостей жениха?
– Вы кто по профессии, мистер Чэмберс?
Дэвид нахмурился.
– Адвокат.
– А! Ну тогда все понятно.
– Понятно что? – спросил Дэвид и прищурился.
– Ваше стремление допрашивать.
– Прошу прощения, миссис Уиллингхэм. Я не…
– Должна признаться, я предпочитаю скорее вопросы, чем ваше стремление раздеть женщину глазами.
Оркестр сменил мелодию. Вместо оживленной «Девочки моей» зазвучала нежная, грустная «Романтика». Слова Стефани отчетливо прозвучали на фоне первых тактов.
С губ Онории Краудер сорвался приглушенный возглас. Ее бокал с шампанским опрокинулся, и лужица золотистого вина растеклась по белоснежной скатерти.
– О Господи, – защебетала Онория. – Какая я неуклюжая!
Бобби Блюм схватила салфетку.
– Вот, – сказала она. – Позвольте мне.
«Эта лужица меня выручила», – в отчаянии подумала Стефани. Она машинально улыбнулась официанту, который принес им первое блюдо. Краудеры и Блюмы вцепились в свои рыбные вилки и набросились на креветочный салат. Их рвение, как она подозревала, было вызвано желанием вскочить на ноги и бежать прочь от того, что могло вот-вот обернуться одной из стычек, которые частенько заканчиваются на вечеринках кровопролитием.
– У меня его нет.
Стефани резко подняла голову. От самодовольной улыбки Дэвида у нее по спине пробежали мурашки.
– Нет чего? – спросила Бобби Блюм, и все подались вперед в нетерпеливом ожидании.
– Нет стремления раздевать женщин глазами. То есть всех подряд. Я удостаиваю вниманием такого рода только красивых женщин, которые выглядят так, будто отчаянно нуждаются в…
С эстрады загремела музыка. Краудеры и Блюмы отодвинули свои стулья и устремились на танцплощадку.
Стефани сидела очень тихо, хотя почти физически ощущала, как кровь закипает в ее жилах. Ей хотелось ударить сидящего рядом мужчину, но это было бы нечестно по отношению к Энни, или к Доун, или к Николасу. Кроме того, дамы не могут себе такое позволить. Девушка, которой она когда-то была, могла. Смогла бы. Стеффи Хортон двинула бы кулаком прямо в квадратный подбородок Дэвида Чэмберса.
Ее бросило в дрожь. Стеффи Хортон сделала бы именно то, что Стефани Уиллингхэм делает сегодня весь день. Она была бы грубой и невежливой. Она бы говорила, не подумав. Она, возможно даже, прореагировала бы на огонь, горевший в глазах незнакомца.
Что с ней сегодня такое? Она вела себя ужасно. И даже когда Дэвид Чэмберс протянул оливковую ветвь мира – общипанную, правда, но все же оливковую ветвь, – она отшвырнула ее.
Стефани глубоко вздохнула и повернулась к нему:
– Мистер Чэмберс…
Слова застряли у нее в горле. Он улыбался… Нет, не то чтобы улыбался – его зубы были оскалены, как у того пса, что жил у Эйвери, когда она вышла за него замуж и переехала в дом на Оук-хилл. Тогда она была слишком молода и слишком глупа и думала, что их брак может оказаться удачным.
– О, – сказала она тогда, – только взгляни на своего пса, Эйвери. Он улыбается мне.
Эйвери загоготал, ударил себя по коленям, воскликнул, что только неотесанный болван может подумать, что это улыбка, и спросил, не хочет ли она протянуть псу руку и посмотреть, все ли пальцы останутся после этого целы.
– Да? – вежливо спросил Дэвид. – Вы что-то хотели сказать?
– Нет, – так же вежливо ответила Стефани. – Ничего.
Он кивнул.
– Отлично. Я и сам не знаю, о чем говорить. Разве только о том, что, если вам повезет, мы никогда не будем иметь несчастье встретиться снова. – Опять вспыхнула его волчья улыбка.
