Мы словно скованы договором о неразглашении, обречены молчать из-за проклятия и потому не знаем, как заговорить о смерти.
И все же я верю, что в глубине нас это знание живо, и вместе мы можем одолеть боль. Нужно только сделать первый шаг: начать этот непростой разговор.
Глава 2
Рассылаем приглашения
Я сошел со старого парома. Дождь в районе острова Вашон был настолько сильным, что казался сплошным облаком тумана. Я нервничал, потому что понятия не имел, сколько людей придет в разгар зимы, в такую погоду, чтобы послушать, что я расскажу о смерти. На Вашоне около десяти тысяч жителей, однако свои дома они покидают редко, особенно зимой. На этой неделе запланирована дюжина мероприятий, посвященных этой теме. Мое – одно из них. Это называется Фестивалем смерти. Разве я мог отказаться?
Снаружи здание старшей школы выглядело чистым и светлым, словно новехонький автомобиль, сошедший с конвейера всего пару месяцев назад. Каменные дорожки пересекались с рядами тополей и небольшими участками, засаженными местной флорой. Пахло густым лесом. Фасад из хрустального стекла приветственно выдавался вперед. Когда двери открылись, я попал в теплые объятия улыбающихся бабушек, которые, казалось, были необычайно взволнованы моим присутствием. Своих дедушек и бабушек я не знал, так что ощущение было новым и подавляющим: тронут, но вместе с тем испытываю неловкость. Видимо, эти пожилые леди с нетерпением ожидали встречи с «парнем смерти»
На верху массивной лестницы стояла девочка лет четырнадцати в шотландке, волосы ее были заплетены в косы. Белизну лица подчеркивали темные тона многочисленных трубок волынки, похожих на щупальца осьминога. Не успел я опомниться, как огромный вестибюль наполнился потусторонними звуками. На глазах невольно выступили слезы, однако я сдержался. Здесь и камню упасть было некуда, а сотни жителей Северо-Запада в простых ботинках от L. L. Bean[11] замерли, вслушиваясь в печальную песнь волынки, похожую на плач. Смущенно утерев лицо, я решил отступить от привычной схемы выступления и попросил присутствующих закрыть глаза, чтобы немного успокоиться.
Пошутив о том, что собираюсь включить волынку в свой райдер[12], я, к собственному удивлению, предложил присутствующим представить дорогого им человека, которого больше нет с нами. Дело в том, что хотя я всегда начинаю ужины именно с такой фразы, но никогда еще не использовал ее в публичных выступлениях.
«Теперь, когда вы все подумали об умерших близких, – сказал я, – представьте роскошный ужин. Еда только что из духовки, пахнет превосходно, а за столом сидят дорогие нам люди. В том числе и те, кого уже нет. Вам легко и уютно, и вы предвкушаете долгий ужин, полный историй и смеха».
Когда все открыли глаза, я сказал, что не привык вещать со сцены, что мне комфортнее просто общаться за столом и как бы я хотел, чтоб существовала магия, способная сотворить вот такой большой званый ужин. Я попросил людей назвать имена тех, кого они представили. Не в каком-то определенном порядке, а как придет в голову. Ребекка, Мэри, Дэвид, Хавьер, Элизабет… Более пятидесяти имен было произнесено в тишине зала, то шепотом, то как пушечный выстрел. И произошло то, что всегда случается: время остановилось, и нам показалось, что наши любимые прямо сейчас где-то рядом с нами.
Когда есть это особое присутствие духа, мы ощущаем мир на уровне более глубоком, где мгновения сменяют друг друга не столь поспешно.
Я имею в виду не религию или веру, а атмосферу, какая бывает в старой, хорошо знакомой церкви.
Тот вечер был одним из лучших, которые мне случалось провести в компании – неважно, насколько большой. Ведь на самом деле, это не я позвал их, это они пригласили меня к себе. И вместе мы ступили на борт корабля, который отправился в путешествие к смерти, в глубины наших переживаний и потерь. В места, где мы смогли увидеть, как хотим провести остаток жизни.
* * *
Яркое майское утро в Мельбурне было и близко не похоже на выступление в Вашоне. Я стоял на подиуме в безжизненном гостиничном конференц-зале, глядя в глаза сотне аборигенов, а они пялились на меня, недвижимые, словно статуи. Я был уже на середине выступления и не получил ни единого эмоционального отклика.
В детстве мне частенько нужно было включать обаяние, чтобы добиться любви. Дома у нас никогда не было спокойно, так что о внимании не могло быть и речи, если ты не прикладывал все усилия, чтобы его добиться. Лишенный любви дома, я понял, как получить ее в школе: позаботился о том, чтобы учителя обожали меня, всегда был в центре внимания самых популярных учеников и в то же время оставался любимчиком у изгоев. Мне и до сих пор нравится, что меня любят. Но все, чему я научился в детстве, в юности, будучи художником, ресторатором, а затем и хозяином ресторана, все мои попытки очаровать обернулись ничем в тот день, на сцене в Мельбурне.
Шаг за шагом я с трудом продирался через сухую статистику. Говорил о том, какой успех наш проект обрел за столь короткое время, делился историей о том, как все началось с краудфандинга[13], собравшего 11 000 долларов, и как дошло до сотни тысяч подобных ужинов по всему миру… Толпа оставалась равнодушной.
Смысла продолжать не было. Мы, я и соучредитель «О смерти за ужином» Анджела Грант, выступали там, чтобы запустить проект в Австралии, и это казалось поистине грандиозным замыслом. Мы были на первых полосах в течение десяти дней, выступали на самых громких ток-шоу ТВ и радио. Премьер-министр пригласил нас на обед, и мы заняли целиком весь выпуск австралийского шоу «60 минут», для которого был отснят ужин с участием австралийских кинозвезд и политических деятелей. Успех стартовой недели пьянил нас. И все же в то утро ничто из этого не имело значения для пятидесяти вождей аборигенов, равнодушных к моему обаянию.
