— Не бойся, девонька, — зашептала неизвестнооткуда появившаяся жаба-нянька, — жив твой парень, жив. Потому что СергейМихайлович в чистом халате вышел. А если больной на столе помрет, он прямо таквыбегает, перчатки и халат на ходу снимает, на пол бросает и курить бежит.Сейчас твоего повезут, только ты к нему не подходи, а то выгонят. А ты лучше ссестричкой договорись, с Ольгой. Она сегодня в реанимации дежурит.
Бабка честно отрабатывала свою сторублевку.
Действительно, через несколько минут из операционнойвыкатили каталку, на ней лежало что-то, до горла закрытое простыней. Впрочем,то, что было не закрыто, нельзя было назвать головой, так оно было замотанобинтами. Я почувствовала, что пол уходит из-под ног, но старуха-нянька ловкоподхватила меня и сунула под нос ватку с нашатырем.
— Оклемалась? — деловито спросила она. — Нутогда иди вон по коридору, увидишь дверь реанимации, но туда не входи, подожди,пока сестричка выйдет.
Я побрела по коридору, придумывая на ходу, что сказатьсестричке. А вот и она сама выскочила и побежала в конец коридора, где, язнала, была дверь на лестницу и место для курения.
Сама я курю редко, понятно, по какой причине. Но если икурю, то специальные сигареты, противоастматические. Но держу в сумочке пачку«Парламента» — так, на всякий случай. Вот как раз представился такой случай.
— Вы Оля? — спросила я девушку, протягивая ейсигареты.
— Ну да, — ответила она, прикуривая и кивкомвыражая благодарность. — Твой там лежит? — показала она на дверьреанимации. — Ужас какой!
— Даже не знаю, что с ним случилось, — голос мойдрогнул, — то есть знаю, что он в аварию попал, а что там… разбилсясильно?
— И разбился, и обгорел, — сочувственно ответилаОля, — вся верхняя половина тела, очень большой участок кожи…
— Но надежда есть?
— Ну, надежда умирает последней, — философскиответила Оля и пожала плечами, — но ты держись… Если повидать его хочешь,то пойдем, только ненадолго. Но предупреждаю — в обморок не падать и волосы насебе не рвать! Тут все же реанимация.
Я тихонько отворила дверь палаты реанимации, вошла внутрь,но не сразу увидела Романа. Точнее, не сразу поняла, что этот странныйнеподвижный белый предмет, опутанный трубками и проводами, — это он, тотмужчина, с которым я прожила последний год.
Большую часть этого неподвижного предмета закрывалапростыня, а то, что лежало поверх простыни, было плотно забинтовано, какегипетская мумия. Руки, голова — все было сплошь укутано бинтами, и невозможнобыло поверить, что в этом белом коконе находится живой человек.
От мумии отходило множество проводов и трубок, которыесоединялись с непонятными приборами, и вот эти-то приборы казались живыми иразумными — на экранах змеились голубоватые синусоиды, что-то пульсировало,поднимался и опускался белый ребристый поршень, прозрачная жидкость медленностекала из капельницы.
Я снова перевела взгляд на тщательно запеленатую мумию, ноне могла представить себе что там, внутри, — Роман…
Почему-то в этот самый неподходящий момент я вспомнила егобессмысленный, затуманенный взгляд во время любви, тихий, почти страдальческийстон, бисеринки пота над верхней губой… Неужели этого больше не будет? Неужелиэто действительно он лежит в марлевом коконе под слепящим голубоватым светомбольничных люминесцентных ламп?
Белый поршень медленно поднимался и опускался, как будтодышал, как будто это именно он был единственным живым существом в этой яркоосвещенной палате, а вовсе не безжизненная белая мумия на высокой кровати…
Я не могла отвести застывшего взгляда от этой мумии.
За спиной у меня скрипнула дверь палаты, послышались легкие,почти беззвучные шаги.
Я испуганно оглянулась.
Ко мне подошла сестричка Оля, та самая, которая провела менясюда.
— Не мучай себя, — прошептала она, — ты емуничем не поможешь. Сергей Михайлович сделал все, что можно, теперь только набога надеяться… Ты иди домой, поспи, лучше завтра придешь, я вечером снова будудежурить…
Я послушно вышла из палаты, прошла ночными коридорами, незаметив, как оказалась на улице.
Рядом со мной остановилась машина. Кажется, это был тот жесамый водитель, который привез меня сюда.
Я не заметила, как добралась до дома, не заметила, какподнялась по лестнице, как вошла в квартиру.
Легла, не раздеваясь, и не надеялась уснуть, но провалиласьв сон, как в омут, как в неподвижную темную воду.
Мне снилось, что я иду по длинному, ярко освещенномукоридору — не такому, как в больнице, без госпитальной унылой стерильности,скорее это был коридор какого-то клуба. По сторонам от меня стояли люди, онизастывали при моем приближении и смотрели на меня с удивлением, сочувствием илегкой насмешкой.
Я шла быстро, торопясь увидеть кого-то, догнать… и наконецувидела — от меня уходил Роман, я узнала его широкие плечи, темные, слегкавьющиеся волосы.
Я окликнула его, но он не обернулся, наоборот, прибавил шаг.
Я шла быстрее, быстрее, уже почти бежала, но расстояниемежду нами не сокращалось…
Тогда я закричала: «Обернись! Обернись!»
И он обернулся.
Но я не увидела знакомого лица.
Не увидела вообще никакого лица.
На месте лица был пустой темный провал.
Я закричала от ужаса… и проснулась от собственного крика.
Было совсем светло, взглянув на настенные часы, я увидела судивлением, что проспала почти до десяти. Все тело болело, во рту былотвратительный привкус. Немудрено — я спала в одежде, в неудобном положении…
Вчерашние события нахлынули на меня с новой силой, и я едваподавила стон. Однако нужно было привести себя в порядок, принять душ, выпитькофе…
Но этим планам не суждено было осуществиться.
Только я встала и направилась в ванную, как задребезжалдверной звонок.
— Господи, кого это принесло!
Я подошла к двери и посмотрела в «глазок».
На площадке перед дверью стоял незнакомый мужчина в пиджакеи галстуке. Больше ничего определенного о нем сказать я не могла, поскольку егооблик был искажен линзой «глазка».
— Вам кого? — осведомилась я хриплым со снаголосом.
— Вас, Наталья Сергеевна, — проговорил незнакомец.
Это прозвучало убедительно. Я открыла дверь.
В квартиру вкатился невысокий плотноватый мужчина сприлизанными серыми волосами. В светло-сером пиджаке и синем галстуке. На лицепостно-сочувственное выражение.
— Какое несчастье!.. — воскликнул он, всплеснувмаленькими пухлыми ручками. — Какое несчастье!
