Я осторожно переодел девушку в нежную чистую сорочку и прикрыл красивым покрывалом, которое оказалось в мешке от Мани. На глаза наложил повязку с вытягивающей мазью. Они еще сильнее взбухли и выглядели хуже всего, вызывая у меня нешуточные опасения. Вчера к вечеру она начала более шустро шевелиться. Шустро, это по сравнению с тем, что до этого и пальцами не шевелила, а сейчас глядишь, и плечом слабо поведет, но при этом похныкивает, явно от боли. Но и такой прогресс я воспринял как радость. Сегодня даже пыталась перевернуться, через боль шевеля конечностями, и я решился, — как мог аккуратно привязал, опасаясь, что девушка свалится на каменный пол. Не ожидал от себя такой жалостливости. Смотрю сейчас, аж тошно, переживаю. Мож, она, жалостливость, от одиночества скопилась? Себя-то я со студенчества не жалел. Крест свой нес. Даже мысли о сем не возникало в ушлые годы — а ее жалко.
Лекарства на третий день, то-бишь сегодня, — закончились. Остались травы и мази. Как и говорил Михалыч, — нужно в город. Как бы мне ни не хотелось выходить снова к людям, оставлять девушку без должного лечения по меньшей мере жестоко. На всякий влил в нее сонное успокоительное по рецепту того же Михалыча — толковый мужик.
Я помылся, надел новую одежу, которую нашел на дне мешка от Мани. Взял кошель с современными деньгами. Эх, если бы не Михалыч… Их у меня не так много как золота, но хватить должно. Готов!
Подошел напоследок к девушке. Вздохнул. Приятно смотреть, — впервые спит спокойно. Отвар Михалыча, видимо, так благостно действует. Да и на поправку пошла сударыня. Оставлять боязно, — идти тоже. Стою, успокаиваю себя тем, что все обойдется и там, и здесь…
Через два часа темнеет. Как раз успею к рассвету вернуться. Михалыч говорил, что аптеки в городе сейчас круглосуточно работают. Главное, чтобы находка без меня не очнулась. А то, после того что с ней было, напугается в темноте, если ей не объяснить, что на глаза мазь наложена и никто ей зла не желает.
Спрыгнул с пещеры напрямик, на противоположную вершину горы. Ну как, для горы она маловата, а для холма высоковата. Пусть холмом будет. Спускаешься, один склон пологий да травой поросший местами. А сама вершина широкая, как поляна, даже цветы тут по весне каждый год распускаются. Вершина метров на пять ниже выступа в мою пещеру. Спускаться быстро и удобно, а вот назад, домой, хитрой дорогой пробираться приходится. Опускаюсь осторожно. Одежа новая, не повредить бы. Не было печали, теперь за одежу эту трястись. Обновки оно завсегда жалко. Оно, жом, и с детства родительские наказы в голову вбиты. Жили мы в большом достатке, да тятя все же пару раз порол за обновки, когда я к деревенским мальчишкам в лапту играть убегал да возвращался с изодранными коленками, а то и того хуже — изодранный и в золе. Мальчишкой я спокойным нравом никогда не отличался. Эх… столько лет минуло, а все вспоминаю ту пору. А вспомнить-то больше и нечего, разве что книги прочитанные, да за столько лет столько книг у меня в голове смешалось. Лишь единицы за живое взяли да помнятся…
Вот уж и со склона сбежал. Бегу мимо оврага, где находка моя лежала. Запах крови так все и стоит. Скопился в сырой низине, хоть и слабеет уже. Еще немного и через самую чащу пробираться буду, а там и пуще припустить можно. Дорога в город от деревни «Лесовичи» прямая лежит, людьми проложенная. Михалыч-то живет в другой стороне, на юге от горы в «Лопухах», а я бегу за северо-восток, в этом направлении самый ближний и самый небольшой город.
А вот бежать быстро оказалось неудобно. Вся беда в этих пошитых, видать по современной моде, синих штанах. В длину сели отлично да и застегнулись без особого труда, а вот остальное так обтянули, что шаг шире страшно сделать. Пока бежал, вспомнил все известные мне ругательства и тысячу раз корил себя, что к людям решил нарядиться. На што? Лучше уж в свободных портках, чем в этом. Тьфу…
2.3 Вот и город
Когда я добрался до города, может потому что немного отвлекся от дум, уже не так опасался контактов с людьми. Хотя, если быть честным с собой, привычная напряженность до конца меня не покидала. Относительно спокойно нашел аптеку, ориентируясь на порывы ветра, доносящие стойкий запах лекарств. Большая чистейшая стеклянная витрина, как в мои времена у швейных лавок была, только тут вместо модных платьев, вывески просвечивают с надписями и картинами. Над входом светящаяся вывеска — та и вовсе придала какой-то робости. Не мой это мир. Не мое время. Но делать нечего, нужда. Перемялся с ноги на ногу да вошел. Ничего ужасного кроме ударившего в нос разнообразия запахов, бесспорно взявших первенство у удушливых запахов городской улицы, не произошло. Я прошел прямо по проходу к впереди стоящей за прилавком девушке.
— Мне лекарство нужно. Вот это. — Передал я листочек от Михалыча молоденькой аптекарше.
— Секундочку. Все есть. С вас полторы тысячи рублей. Расчет наличными?
— Деньгами, а хочешь, золото отсыплю. — Улыбнулся я неловко.
— Золотом, к сожалению, не принимаем. — Заулыбалась девушка.
— Ну тогда принимай, пересчитывай. Высыпал я на прилавок свое богатство из кошелька.
— Хорошая шутка. — Улыбнулась мне продавщица. — Ну и раритета тут у вас! Сохранились же бумажки. Уже два раза после деньги поменялись. Такие крупные… И не жалко, что пропали? Или на память?
— На память, — нашелся я, видя, как девушка ловко выбирает синие бумажки по пятьсот, которые мне тогда всучил Михалыч. — Давайте вот этими новенькими.
— Как изволите.
Вообще очень вежливая, душевная барышня. Поинтересовалась, ничего ли я не забыл, возможно, намекая на возраст… Даже перечислила, как понимаю, самое потребное. Кое-что купил, раз уж в городе. И сиропы ту всякие и еда даже есть. Все растолковала. Вдвойне спасибо Михалычу: открыл глаза на сколько я сейчас выгляжу. А то я бы себя так юнцом рядом с людьми и ощущал, — как говорится, на чем остановился, на том и замер… Я, как положено старцу, чтобы подбодрить девочку, ответил:
— Ничего, деточка, спасибо. Обязательно ходить только к тебе теперь буду. — И одарил ее улыбкой. Она в ответ аж засветилась! Вот так! Доброе слово — оно чудеса творит! Это я, кстати, в книжке вычитал.
Прихватил лекарства, сиропы и даже аптекарской еды, развернулся и пошел к выходу. Чудеса, говорите, творит? На стене прямо у выхода, слева от очков, висело зеркало… И на меня из него смотрели! Я выругался такими словами, которых сам не знал…
Из зеркала на меня удивленно смотрел подтянутый, ладный добрый молодец. А вот кожа под одним ухом и чуть ниже, расширяясь клином по шее уходя вниз за воротник, «красовалась» дряблым старческим видом… Невольно провел по ней рукой, четко ощущая границу подушечками пальцев… И что-то под коленками аж зазудело, переходя в непреодолимое желание дать деру.
Из аптеки я вылетел как ошпаренный, тяжело дыша, и посверкал пятками по направлению к дому, игнорируя звоночки в голове, о намерении зайти в магазин…
Это же вчера! — Я судорожно начал вспоминать, озарившись догадкой. — Когда она застонала… Я как раз ее бинты застирывал и в очередной раз выжимал… Поторопился к ней, закрутив тряпку, не рассчитав силы, а брызги от скорости в лицо полетели. Помню, я их той же тряпкой наскоро и стер, когда к ней бежал, услышав шевеление. Получилось, я с одной стороны и спереди шею тоже протер, убирая брызги.
