Что-то острое прорвало ее кожу под ребром, и она даже не успела испытать чувства благодарности за безболезненность удара. В это наикратчайшее из мгновений, между бытием и вечностью, между жизнью и смертью, Элспет, падая на колени, осознала все, что она теряет, но боль утраты быстро стихла, сменившись вечным, хоть и преждевременным покоем.
ГЛАВА 2
Всякий раз, когда инспектор Арчи Пенроуз оказывался в районе вокзала Кингс-Кросс, настроение его резко портилось. Северный Лондон казался ему самой противной частью города и, несмотря на широкие улицы, неизбежно вызывал у инспектора приступ клаустрофобии. Пенроуз ехал по оживленной, но малопривлекательной улице, образуемой обветшавшими домами, очень немногие из которых были хоть когда-либо украшены или просто приведены в порядок, и далее вдоль бестолкового и неряшливого вокзала Юстон. И вот уже сам Кингс-Кросс; Пенроуз не раздумал, что фасад вокзала — две основные арки, разделенные часовой башней из потемневшего от времени кирпича омерзительно-желтого цвета, — скорее напоминает вход в тюрьму, чем въезд в столицу. Все это, разумеется, не улучшало самочувствия инспектора, направлявшегося на расследование преступления.
На платформе номер восемь, в головной ее части, уже собралась солидная толпа, заслонявшая поезд, в котором не более часа назад молодой служащий вокзала обнаружил тело девушки. По словам коллеги Пенроуза сержанта Фоллоуфилда, парень сейчас пребывал в состоянии шока. Фоллоуфилд, находившийся во время сообщения об убийстве неподалеку на Джадд-стрит, и первым прибывший на место преступления, пробирался теперь к Пенроузу, нетерпеливо расталкивая локтями зевак, без всякого снисхождения к их непристойному любопытству.
Неужели, сэр, в пятницу вечером преступники не могут найти более интересного занятия? Все они как один просто кровожадные хищники! — Подобный комментарий был весьма необычен для сержанта, который, несмотря на годы малоприятного опыта, приобретенного на службе в полиции, все еще оставался хорошего мнения о человечестве. Похоже, то, что он увидел в поезде, сильно его потрясло. — Бедное дитя! Ей, наверное, не было и двадцати. И пожить-то не успела. Жизнь ее еще только начиналась…
— Известно, кто она такая?
— Если найденная в купе сумка принадлежит ей, девушку зовут Элспет Симмонс и она из Беруик-он-Твид; по крайней мере там она села на поезд и ее обратный билет туда же. Мерзкая история, сэр, — редко видел что-либо более отвратительное. Похоже, мы имеем дело с извращенным подонком.
То, что Пенроуз увидел в опечатанном купе, полностью подтверждало слова сержанта. Мертвая девушка сидела — или, скорее, была посажена — справа от входа на среднее из трех сидений купе, и из-под ребер у нее торчала расписная шляпная булавка. Руки ее были издевательски сложены для аплодисментов той сцене, что разыгрывалась на противоположном сиденье: пара кукол — мужская и женская фигуры — стояла в полуобъятии, а женская левая рука с обручальным кольцом была оторвана и валялась перед ними, будто хорошо продуманная зловещая деталь в фильме ужасов. Рядом с парой на сиденье лежала записка, написанная от руки и, по-видимому, на дорогой бумаге. «Лилии сейчас большее моде», — говорилось в записке, но брошенный на пол цветок был не лилия, а ирис.
Пенроуз сразу понял, что убийство это не было случайным, а являлось тщательно подготовленным актом насилия, вызванным скорее всего глубоко личными причинами. Понятно, что убийца вовсе не стремился быть найденным, и тем не менее он расположил многочисленные предметы-намеки как на самом трупе, так и вокруг него. Это свидетельствовало как о дерзости преступника, так и о его уверенности в собственной безнаказанности.
— Когда ее нашли, шторы были подняты или опущены?
— Обе шторы были опущены, сэр. Железнодорожник говорит, что поднял одну из них, как только вошел.
«И все же, — подумал Пенроуз, — чтобы после убийства подготовить такую сцену, нужно было оставаться в купе хотя бы несколько минут, а значит, решиться на существенно больший риск, чем большинство убийц могут себе позволить. Но в этом-то и суть подобных ритуальных убийств: здесь мы имеем дело не со страхами и сомнениями, свойственными обычным людям, а с высокомерием и самонадеянностью, неизменно присущими глубоко порочному человеку».
— Ее нашли именно в таком положении?
— Ну да. По крайней мере так утверждает этот железнодорожник. Его фамилия Форрестер. Он перепуган до смерти. Констебль Мейбрик нашел для него свободное помещение в здании вокзала и принес ему чашку чаю. Бедный мальчуган. Неудивительно, что он так напуган: не хотел бы я в его возрасте наткнуться на подобную сцену. Одних этих кукол достаточно, чтоб слететь с катушек, а тут еще и труп.
Пенроуз повернулся к куклам. Каждая из них была в фут высотой и разодета в отделанный бахромой плащ и старинный головной убор. Заинтригованный, инспектор подошел поближе и принялся, все более изумляясь, разглядывать каждую из кукол, таких неожиданно живых в этой сцене смерти.
— Билл, а это не просто куклы. Интересно, они принадлежали девушке или убийца принес их с собой? Эти куклы — театральные сувениры по пьесе, которая сейчас идет в Уэст-Энде: «Ричард из Бордо», историческая пьеса о Ричарде Втором. Куклы смастерили так, чтобы они в точности походили на главных персонажей пьесы. И на этом листе бумаги, — Пенроуз указал належавшую на сиденье записку, — цитата из пьесы: «Лилии сейчас больше в моде». Мне кажется, что фраза эта из роли королевы.
Фоллоуфилд никогда даже не слышал о такой пьесе, но ничуть не удивился, что его начальник все знает. У Пенроуза, помимо работы следователя, была еще она страсть — любовь к театру, о котором инспектор знал почти все, к тому же в театральном мире у него имелось немало друзей и родственников.
— А я-то думал, это просто забавная любовная записка.
— Возможно, в какой-то мере так оно и есть. Вопрос лишь в том, от кого она и будет ли ее автор потрясен известием о смерти мисс Симмонс.
— Вы думаете, что, может быть, он уже обо всем знает? Не слишком ли это очевидно, сэр? Я хочу сказать — выходит все, что нам надо разузнать: с кем встречалась эта девушка. В таком случае ее парень мог бы пожалеть наше время и оставить не только записку, но заодно и свой адрес.
— Не думаю, что все обстоит так просто. Для начала, у нас нет никакой гарантии, что записка — любовная. И, судя по тому, с какой тщательностью все было устроено, я полагаю, речь не идет о простом амурном письмеце — тут кроется глубокий смысл. И уж не говоря обо всех прочих атрибутах, тебе не кажется, что шляпная булавка — очень странный выбор оружия? Не очень-то мужское средство, правда? Прямо сцена из романа Агаты Кристи.
Инспектор знал, что Фоллоуфилд — знаток современных детективов. Он вдруг живо представил себе этого благоразумного сержанта, каждый вечер несущегося из Скотланд-Ярда домой, чтобы там, у камина, проглотить очередной новомодный детектив. Или еще того лучше — сочинить свой собственный. Одна мысль о том, что мисс Дороти Сейерс[3]не кто иная, как дородный усатый полицейский лет пятидесяти, привела его в тихий восторг. «Надо обязательно рассказать об этом Джозефине, когда мы встретимся завтра вечером», — подумал он.
