Таганка, все ночи, полные огня, Таганка, зачем сгубила ты меня? Таганка, я твой бессменный арестант, Погибли юность и талант в твоих стенах. Таганка, я твой бессменный арестант, Погибли юность и талант в твоих стенах[4].
Часть таких же захмелевших гостей присоединяется, другая часть — поддерживает хлопками и, вытягивая медленную трель мелодии, насвистывают.
Я тоже с издевкой выкручиваю для Сауля реверанс и, не сводя с него взгляда, примыкаю к танцующим.
— Он какой-то злой, — притягивая меня к себе, нудит Ритка.
— Нет, не злой, — с невесть откуда взявшейся уверенностью говорю я. — Он — вожак стаи. Жесткий и хладнокровный, но не злой.
— Мог бы разок и улыбнуться.
— Знаешь, Рита, иногда улыбка такого человека страшнее, чем ярость.
— Зачем ты это сказала? — пищит подруга. — Я теперь еще больше за тебя волнуюсь. Что, если он жестокий… ну, знаешь, в сексе.
— Уж явно не ласковый, — стараясь скрыть смущение, бравирую фальшивым бесстрашием.
— И ты так спокойна?
— А что мне еще остается? Не убьет же он меня.
Глаза Савельевой становятся шире.
— Ты, если что, кричи погромче, — подстегивает она. — Может, его это тормознет. Кому охота, чтобы баба в постели орала? — сомнительный аргумент. Молчу, чтобы не пугать еще больше далекую от мира сильных подругу. — Кроме того, наш с мамой номер недалеко. А у меня есть перцовый баллончик.
Ритка не представляет, какая заварушка может разгореться, если кто-то посмеет не то что совершить нападение на лидера «Архангельских[5]» — только лишь посметь вмешаться в его дела.
С напускной беззаботностью хохочу, обнимая Ритку, и, целуя в щеку, прошу:
— Ты за меня не переживай, мышка. Я справлюсь. Все будет хорошо.
Объявляют последний танец молодых. Сауль опрокидывает стопку водки и поднимается. На ходу застегивает пиджак. А я вдруг зависаю. Ожидая его в центре зала, прослеживаю каждое движение. Серьезен, будто не танцевать предстоит, а речь толкать на каком-нибудь форуме. Пересекая опустевший зал, без слов кладет ладони мне на талию и притягивает к себе. Натыкаясь на крепкое мужское тело, ощущаю животом его возбуждение и инстинктивно отшатываюсь, упираясь ладонями в каменную грудь.
Тяжело и шумно дыша, опускаю глаза в пол.
Сбитая с толку непонятной бурей эмоций, не могу унять дрожь. Не хочу, чтобы думал, будто я трусиха. Это ведь неправда! Пытаюсь скрывать свои реакции, но Сауль, конечно же, все понимает.
— Расслабься, девочка.
Я бы, может, и смогла, если бы он после этих слов отпустил. Но… Он толкает, давит телом — ведет в танце, а я задыхаюсь от его близости, силы и уверенного напора. По спине и плечам слетают горячие мурашки. Внизу живота появляется странное колючее тепло.
В воздухе висит смесь разных запахов, но внутрь меня пробивается один — мужской. Крепкий. Доминирующий. Волнующий кровь какой-то незнакомой остротой.
Инстинктивно ищу глазами отца.
«Папа… папа… папочка…»
Повинуясь порыву, дергаюсь из мужских рук, чтобы броситься к отцу. Сауль не пускает. Держит так крепко, что все мои трепыхания сторонний наблюдатель даже не заметит.
— Забудь, — осаживает низким хрипловатым голосом. — Всё, принцесса, детство закончилось.
Не возразить.
С ним я будто слова забываю. Куда девается мое остроумие? Куда исчезают сила и смелость? Ничего не получается придумать. Не могу выдавить ни слова!
Градус напряжения между нами зашкаливает, когда кто-то из подвыпивших гостей кричит «Горько!». От шока и отчаяния меня передёргивает. Папа уверял, что этих возмутительных вульгарных обычаев на моей свадьбе не будет. Но пьяные гости, даже подвластные здоровые мужики, порой выбиваются из регламента.
Расширив глаза, с беспокойством смотрю на мужчину, которого теперь должна называть супругом.
— Не беспокойся. Долбиться в десна — не мое.
А что твое?
Почему после этого заверения мне становится еще тревожнее? И почему… Почему внутри разливается постыдное разочарование?
Вероятно, я сама себя не знаю.
Не осознавала, что могу так реагировать на другого человека. Сердце из груди рвется. Пульс забивает слух. Дышать становится тяжело.
Что же ждёт меня впереди?
Глава 4
Впереди темно и страшно,
Я сильней своей тревоги.
© Токио «Кто я без тебя…»
Юля
— Сними только платье. Останься, как утром.
Сауль уходит в ванную, оставляя нас с Тоней одних. Не знаю, кто больше краснеет — я или няня. Обе делаем вид, что ничего невероятного не происходит.
— Будь покладистой, лялька, — говорит женщина, проворно расшнуровывая платье. — Делай, что он говорит. Веди себя тихо. Лучше вообще рот не отрывай. Не надо его злить…
— Знаю, Тоня. Иди уже. Я сама закончу.
Не хочу ее отпускать. Отчаянно желаю вцепиться и умолять не уходить никогда. Нужно выпроводить, пока хватает сил.
Няня со вздохом отступает.
— Дома увидимся, — тихо говорит, продолжая смотреть на меня с какой-то невыразимой тоской. — С утра разберусь, что и как у Саульского. Пока приедете, вареников налеплю.
— До завтра, Тонь, — мой голос звучит почти холодно.
Она понимает, что не со зла. Слишком хорошо меня знает.
— До завтра, лялька.
Шумно и отрывисто выдыхаю, когда няня осеняет меня крестным знаменем.
— Ну, иди уже. Иди… — отворачиваюсь, чтобы не заметила влажного блеска в глазах.
Именно хлопок двери отрезает меня от детства. Сауль прав. Я взрослая и сильная. В происходящем нет ничего ужасного и неправильного. Я замужем. Все через это проходят. Медленно перевожу дыхание, чтобы настроиться и закончить с раздеванием.
Оставшись в нижнем белье и фате, машинально рассматриваю в темном окне свое отражение. Ломаю сознание, но все же чувствую себя неприятно. Выгляжу, будто заказная проститутка. Хочется снять всё поскорее, вытянуть шпильки, расплести волосы, уснуть и оказаться в завтрашнем дне.
— Иди сюда.
Оборачиваюсь и замираю. Не двигаюсь, просто потому, что не могу. Нервно сглатываю и сжимаю ладони в кулаки.
