1.
Когда незнакомый голос в трубке сказал: «Ваша мама умерла», Надя почувствовала, как в груди у нее что-то оборвалось.
Она села на стул, не заметила, как смахнула со стола спицы для вязания. Не хотела спрашивать, но слова вырвались сами собой:
— Как это произошло?
— Ужасно, лучше без подробностей. Не хочу сделать вам ещё хуже, — сообщил незнакомый голос. — Меня зовут Крыгин Антон Александрович, я сосед через дорогу от вашей мамы. Мы с вами встречались много лет назад. Может, помните?
— Я давно не приезжала…
— А я вас хорошо помню. Вам лет пятнадцать было, приходили как-то в гости, кукурузу от мамы принесли, вареную… Так вот, вы не подумайте чего. Я приехал с работы, в администрации работаю, задержался, то есть был где-то в начале одиннадцатого вечера. И вот увидел, что дверь дома вашей матери открыта. С улицы хорошо все видно. Так вот, ваша мать висела в дверях, если позволите, вверх ногами…
— Вверх ногами? — К горлу подкатил горький комок. Надя зажала рот ладонью, едва сдерживая слезы. Слушала дальше, плохо запоминая, а в голове стучало: «Мама, мама, мама…»
Крыгин рассказал какие-то ещё подробности, про распахнутую калитку, комья снега на крыльце, про скрип толстой веревки, когда тело раскачивалось на ветру.
— Извините, что именно я приношу такие вести, — пробормотал он виновато. — Просто выяснилось, что ни у кого нет вашего номера. А я в администрации работаю, ну и… Маленький ресурс, так сказать. Жена просила передать вам свои соболезнования. Моя Оксана очень хорошо знала вашу маму. Та её от радикулита вылечила, знаете? Хотя, не знаете, не интересовались. Ваша мама была замечательным человеком…
Он бы, наверное, продолжал монотонно бормотать ещё долго, но Надя в какой-то момент вежливо оборвала разговор, поблагодарила, сказала, что обязательно перезвонит и положила трубку.
За окном едва светлело — в Питере зимой солнце выглядывает не раньше начала одиннадцатого — серый рассвет проникал сквозь прозрачные шторы, смешиваясь с желтым светом ламп и мечущейся Надиной тенью.
Как и тень, метались в Надиной голове мысли, встревоженные внезапным звонком.
Мамин голос вынырнул из прошлого: А я говорила тебе, что все это плохо кончится! Как теперь тебя звать-величать? Шлюха? Шалава.
Давно забытые воспоминания. Шестнадцать лет их хоронила, закапывала в темноту снов и прожитой жизни, а стоило услышать сокровенное: «Мама», и вынырнули из небытия образы, мысли, ожившие голоса.
Надя заварила чаю, бросила пару кубиков рафинада, постояла перед холодильником — была-не была! — достала бутылку коньяка, которую ей подарили в октябре на день рождения, свернула крышку, подлила немного. Буквально пару капель для начала. Потом все равно не остановится.
Тут такое…
Позвонила бывшему, вывалила на него всё, что знала. Расплакалась, не сдержавшись.
Положила телефон на стол и в два глотка допила чай. Плеснула в теплую кружку еще коньяка. Сегодня можно. Хороший коньяк согревает не только тело, но и, блин, душу. Мартини тоже согревает. Красное вино. Ликеры разные. Лучшее средство от депрессии. Напиться бы до бессознательного состояния. Провалиться в сладкую полудрему, чтобы в голове дымка. Как раньше. Хорошо ведь было, никто не спорит.
Отвлеклась. Рассеянно посмотрела на бутылку. Сколько лет не пила алкоголя? Два года. Время от времени позволяла себе бокал шампанского (на новый год), вино (на свадьбе подруги). Но ничего крепкого очень давно. Ни-че-го.
Мама умерла.
Мама, мамочка… Ни разу не виделись с того момента, как Надя ушла из дома — беременная, без копейки в кармане, без телефонов и адресов. А потом редко созванивались. Стремительные холодные обрывки фраз. Обе понимали, что пора перестать обижаться, что надо бы встретиться и поговорить, но никто так и не переступил черту, не сделал первый шаг. Ведь всегда страшно быть первым, верно?
Она подошла к окну, вглядываясь в серость и туман. Город, конечно, уже проснулся, но люди походили на лунатиков, бесцельно бродящие по заснеженным тротуарам, едущие по заснеженным же дорогам. Целый город замерзших зимних лунатиков.
Словно в противовес одноцветному пейзажу выпорхнуло воспоминание — одно из встревоженных, так старательно спрятанных — яркое, весеннее.
Раннее утро. Из окна дома виден лес. Изумрудные шапки деревьев, лениво шевелящиеся от ветра. На горизонте поднимается изгиб неокрепшего, темно-красного солнца. В эти месяцы на улице еще холодно, но очень хочется, чтобы было тепло, чтобы ветер не морозил щеки. Надо бы одеться просторнее, не натягивать теплые носки, шапки, варежки. А солнце и голубое небо на рассвете обманывают. Глядя на них, веришь, что если выйти на улицу, то можно окунуться в стремительно приближающееся лето…
…Надя спускается со второго этажа, обнаруживает в гостиной накрытый к завтраку стол: тушеная картошка, заварочный чайник, бутерброды и вазочка с конфетами. Особенно яркое воспоминание. Мамы нет. Зато висит в воздухе сладковатый и густой запах воска. Надя знает, где в таком случае надо искать маму…
«Черт бы тебя подрал! Влезать в мою жизнь!»
Завибрировал телефон, возвращая в реальность, едва не упал, и Надя подхватила его, расплескав из кружки коньяк. Звонили из полиции, говорили об опознании, о похоронах, о том, что надо опросить людей. Спрашивали, есть ли еще близкие родственники (никого нет, кроме Нади), как быстро сможете приехать (бывший муж после работы будет у вас, он все сделает), нужна ли помощь (нет, все в порядке). После полиции звонили из морга Знаменского, потом пару раз неизвестные люди назывались мамиными близкими друзьями и выражали сочувствие.
Откуда у них номер?
Началась суета, от которой Наде было некомфортно. Она всю жизнь бегала от суеты, пряталась в норках мелких кабинетов, квартир, салонов такси. А тут навалилось всё и разом. Появилась тоскливая мысль — когда же закончится? После похорон? Мама доставляла хлопоты и после смерти…
Надя прошла в зал, долго рылась в полках старого шкафа, куда по старой привычке складывала сотни ненужных вещей. Выбрасывать вроде бы было жалко, а оставлять — бесполезно. Там лежали стопками старые учебники, школьные тетради, одежда, из которой дочка стремительно вырастала, книги, коробки с новогодними игрушками, обувь, сломанный ноутбук и много-много чего еще. Среди хлама Надя искала то, о чем давно забыла, а теперь, вот вспомнила. Несколько раз ее отвлекали звонками. Незнакомые голоса спрашивали, правда ли Надя дочка Зои Эльдаровны, а потом принимались бубнить что-то о большом горе, непоправимой утрате, желали держаться и не горевать, ведь мама теперь в куда лучшем мире. На пятом или шестом звонке Надя не выдержала и перевела телефон в режим полёта.
