Котенок сидел на пороге и умывался.
Увидев меня, он вскочил и неторопливо вошел в дом.
Я последовала за ним.
Войдя внутрь, я почувствовала себя неуютно.
Здесь было темно, под ногами хрустели осколки битого стеклаи кирпичная крошка. Я сделала несколько шагов, но скоро мне стало страшно, да икотенок куда-то подевался. Я прошла еще немного, потом повернула назад, нокак-то так получилось, что вместо того, чтобы выйти из дома, я оказалась вдлинном темном коридоре.
С нарастающим ужасом я поняла, что заблудилась и теперьникогда не смогу выбраться из этого страшного места. Так и буду бродить по этимтемным комнатам, пока не умру от голода и жажды. Или от чего-нибудь похуже.Оставалась еще надежда на котенка: если он привел меня сюда, может быть, онменя и выведет? Я сделала еще несколько шагов и неуверенно позвала:
— Кис-кис!
Впереди, за полуоткрытой дверью, раздался какой-тонегромкий, приглушенный шум.
— Вот ты где! — проговорила я и решительнодвинулась в направлении этого звука.
Однако, войдя в эту дверь, я увидела не котенка.
Я увидела очень большого мужчину с пышной рыжей шевелюрой.Впрочем, тогда все взрослые казались мне очень большими — и мужчины, и женщины.
Как ни странно, этот человек был одет в хороший, чистыйкостюм. Окружающая грязь, цементная пыль и кирпичная крошка каким-тоудивительным образом не запачкали его. Он стоял спиной ко мне и что-то делал.Приглядевшись, я поняла, что он разгребает груды битого кирпича и штукатуркистарой лопатой со сломанной ручкой.
Я хотела окликнуть его, объяснить, что заблудилась, ипопросить вывести меня на улицу, но замешкалась, стесняясь незнакомого.
Вдруг он сам обернулся и увидел меня. Я застыла на месте,наблюдая за его лицом. Лицо и так было красным, а тут еще больше покраснело.
В один прыжок он подскочил, схватил меня за плечо ипрошептал каким-то странным, как будто очень огорченным голосом:
— Ну, зачем же ты сюда зашла?
— За… за котенком! — ответила я испуганно.
Я поняла, что мне сейчас попадет.
Но он, этот рыжий мужчина, как-то странно улыбнулся,сглотнул и повторил за мной:
— За котенком…
И тут лицо у него сделалось таким страшным, что я обмякла,как старая тряпичная кукла, и наверняка упала бы, если бы он не держал меня заплечо.
В этом лице проступили и ненависть, и какое-то удивительное,нечеловеческое равнодушие. Как будто он что-то решил для себя и теперь неотступит.
— За котенком… — машинально повторил он и потащилменя на середину комнаты. Лопата стояла, воткнутая в строительный мусор. Ясовсем обвисла в его руках и прикрыла глаза. Я почти ничего не видела, ночувствовала всем своим существом, всей своей кожей исходящую от этого человекаслепую, нерассуждающую ненависть, понимала своим детским умом, что мне пришелконец… от него исходил острый, едва уловимый запах ненависти и опасности и еще,как ни странно, легкий, свежий запах хорошего мужского одеколона, запахгорьковатой смолы и соленого морского ветра, запах дальних странствий…
Он отпустил меня на мгновенье, я тут же упала на колени. Аэтот жуткий тип схватил лопату и повернулся ко мне. Он пробормотал что-то,склонил набок голову, примериваясь, и я поняла, что он сейчас меня убьет.Отчаяние придало мне сил, я попыталась отползти в сторону, я хотела кричать, ногорло перехватило. Страшный рыжий мужчина замахнулся лопатой, но вдругпередумал, отбросил ее и нагнулся ко мне. Он рывком поднял меня за плечи, япыталась его оттолкнуть, но что может семилетний ребенок?
Наверное, он споткнулся о лопату, потому что вдруг потерялравновесие и навалился на меня всем телом. Руки его добрались до моего горла,совсем рядом я почувствовала учащенное дыхание. И запах — запах ненависти излобы. И еще чего-то…
И тут в соседней комнате раздались тяжелые шаги, и хриплыйголос выкрикнул:
— И кто тут шляется? Я вам, хулиганье, щас всыплю…
Сжимавшие мою шею руки разжались. Мужчина стоял начетвереньках и прислушивался к шагам.
Я выскользнула из-под него, вскочила, метнулась в сторону,бросилась бежать, не разбирая дороги, пока не уткнулась во что-то грязное,пахнущее масляной краской.
— Ты что тут делаешь? — прорычал заросший щетинойдядька в ватнике и кирзовых сапогах, ухватив меня за ухо. — Никакдевчонка? А вот я тебе щас накостыляю по шее! Будешь знать, как на охраняемуюэту… территорию залазить!
— Дяденька, там… — пропищала я, тыча пальцем в тусторону, откуда прибежала, — там…
Но, кроме этого «там», я ничего не могла проговорить. В моемязыке просто не было слов, чтобы описать только что пережитый ужас. Я лишьоткрывала рот, как выброшенная на берег рыба.
— Где твоя мамка? — продолжал допрос сторож,волоча меня к выходу. — Вот щас сдам тебя ей на руки, пускай как следуеттебе ухи надерет! Или папаша ремнем отходит! Это виданное ли дело — чтоб наэту… охраняемую территорию залазить! Главное дело, что девчонка! Пацанчики,бывает, залазят, но чтоб девчонка…
Мы оказались на улице, потом — в нашем дворе, и сторож сдалменя с рук на руки Александре.
Сестра уже спохватилась, бегала по двору и расспрашивалавсех, не видел ли кто-нибудь, куда я подевалась. Увидев меня, всю замурзанную,она жутко разозлилась. Сторож обругал ее матом за то, что не смотрит замалявкой, погрозил пальцем и ушел. Тут я разревелась по-настоящему. Я трясласьи всхлипывала и сквозь икоту пыталась рассказать о страшном рыжем дядьке. Ядаже произнесла слово «маньяк». В голове всплыли все предостережения матери ирассказы соседок о маньяках, которые заманивают маленьких девочек в укромныеместа и делают там с ними ужасные вещи.
Как я сейчас понимаю, Сашка тогда была озабочена лишь тем,что ей попадет за мою грязную курточку. Поэтому она прикрикнула на меня ипотащила домой.
По дороге прижала меня к стенке и прошептала:
— Какой еще маньяк! Выдумала тоже! Подумаешь, сторож ееотругал! И правильно — не лезь куда нельзя! Только заикнись матери! Ты незнаешь, как она тебя накажет! Ты просто не представляешь!
Я перестала плакать и молча кивала: я понимала, что сестрабеспокоится о самой себе, о том, как бы ей не досталось от матери за то, чтооставила меня без присмотра. После рыданий в голове шумело, я плохо соображалаи все равно не смогла бы связно рассказать о пережитом ужасе.
Дома Сашка протащила меня в ванную. Мы никого не встретили —из дальней комнаты доносились крики родителей. Потом отец ушел, хлопнув дверью,мама закрылась в комнате и долго разговаривала там по телефону с близкойподругой тетей Галей. Сестра смотрела телевизор, а я сидела на диване, обнявподушку. Преследовавший меня запах исчез, и перед глазами не стоял большестрашный рыжий дядька, я не ощущала больше чужих рук на своей шее.
