Витольд почувствовал, что его отпустило и теперь он снова может двигаться. Он всхлипнул. Магистр удивлённо приподнял бровь, и вдруг, как будто металлическим кнутом, стеганул мальчишку: боль была дикая. И тут Витольд с ужасом осознал, что больше не в состоянии плакать. Вообще не может: он просто не способен это делать, с этого мига теперь плач и слёзы для него — это что–то типа махания хвостом: нет такого органа и быть не может. Ужас пробирал, хотя казалось уже дальше некуда.
— Я всё объясняю всего один раз, — голос у магистра оказался крайне неприятным, дребезжащим и каркающим, — ты должен запоминать, второго раза не будет. Итак, меня зовут метр Грун де Торо, и ты мой ученик. У тебя больше, как ты видишь, нет родителей и нет дома — ты будешь жить у меня и учиться. Мне нужно сделать из тебя магистра, и я его сделаю… В Академии тебя бы мурыжили столетие и выпустили недотёпой, но у меня нет такой прорвы времени, ты будешь магистром через пятьдесят лет, если не раньше! Но дабы это произошло, я уж позабочусь, чтобы тебя ничего не отвлекало!
Грун усмехнулся. В тот миг Витольд думал, что это самый чёрный день его жизни, но оказалось, что следующие сорок шесть лет были если не хуже, то несущественно радостнее. Метр Грун заставил учиться, он вообще умел заставлять. Только учёба в его понимании должна была быть почти круглосуточной, трату времени на развлечения магистр не понимал напрочь. Это был сплошной ежедневный кошмар — восемь часов занятия с мастером, восемь часов — занятия самостоятельно под присмотром сотворённого голема, а потом чтение любой книги из научной библиотеки по своему выбору, но не меньше семи часов… Де Торо выделял на еду и туалет один час в день… Сон? А сон мастер вообще посчитал напрасным времяпрепровождением — на него отводилось лишь два–три часа в воскресенье, и то только потому, что мастер просто не нашёл способа как можно его вообще элиминировать.
Только по прошествии многих лет Витольд узнал, что его учитель поражал своих коллег своей мизантропической натурой. У Груна никогда не было друзей или даже приятелей, что, впрочем, не мешало ему активнейшим образом вести интриги везде и повсюду, участвовать во всех вечеринках и вообще совать свой нос во все происходящие в Фионе события самым активнейшим образом.
Надо отдать должное Груну — несмотря на интенсивность и непрерывность занятий, Витольд не чувствовал физической усталости: метр основательно постарался над телом ученика. Однако накапливалось психическое изнеможение. Тут тоже мастер успел посуетиться, он её заменял болью, жуткой и интенсивной. Бич Кемерсона, как узнал Витольд позднее — специальная петля, непосредственно действующая на все болевые рецепторы организма, обычно вырубала сознание противника от чрезмерной боли. Страстный любитель этой петли, Грун достаточно глубоко видоизменил организм ученика, и теперь Витольд потерять сознание не мог, что никак нельзя было отнести к боли, которая ощущалась так же мучительно. В понимании де Торо он должен был учиться, а не отлёживаться без сознания.
Прошло сорок шесть лет. Очень–очень долгих лет ученичества, если учесть сколь много труда пришлось вложить Витольду в своё самосовершенствование, и сколько боли и страданий пришлось вытерпеть ученику по воле его воспитателя. Тем ни менее молодой маг уже чувствовал свои силы, позволявшие ему в известных пределах манипулировать астралом, но в то же время и появилось и понимание ограниченности своих познаний, как неизбежный спутник знания настоящего, не наносного, глубокого. Однако гораздо более удивительным можно считать то, что у ученика, пусть даже очень способного ученика, несмотря на изуверские воспитательные меры, проснулась непреодолимая тяга к познанию. Витольд если не смирился с тем положением в котором проходило его ученичество, то по крайней мере заставил себя привыкнуть к нему, хотя и казалось, что раз и на всегда заведенный порядок будет продолжаться до бесконечности. Однако в последние годы он уже не раз себя ловил на мысли, что всё реже и реже его учитель способен дать ему действительно новое знание.
Неожиданно настал момент, в миг изменивший отвратительную, но столь привычную жизнь ученика. По правде говоря, этого момента Грун де Торо ждал не меньше своего одарённого ученика, если даже не больше, хотя и представлял себе все последствия несколько в другом разрезе, чем это произошло на самом деле. Если у Витольда во время ученичества было лишь какое–то обыденное желание, чтобы его больше не наказывали, не заставляли, дали хоть мгновение истинного отдыха, частичку личной жизни, то Груном владела Мечта. Именно так, с большой буквы, ибо не меньше двух сотен лет все его чаянья были сосредоточены на власти, власти магической и неограниченной, близкой к абсолютной.
У кого есть реальная власть в Фионе? Ясно у кого — у Совета Архимагов Академии. Мастер де Торо вполне осознавал, что его магические способности выдающимися никак нельзя было назвать, не в привычках магистра было строить воздушные замки и принимать желаемое за действительное. В тоже время, его опыт говорил ему, что если до уровня архимага он вполне дотягивает, то великим магом ему не быть. Впрочем, Грун на сей счет имел свои соображения. Уже более семидесяти лет на Совете архимагов председательствовал Мартиньи — далеко не самый сильный архимаг.
Маэстро Мартиньи, глава Совета Архимагов Фионской Академии, уже длительное время занимал высшую должность в иерархии страны. Как и многие архимаги, Грун понимал, что для Мартиньи политика была куда более родной стихией, чем магия. Только столетия интриг и сталкивания лбами сильнейших архимагов позволили ему пробить дорогу к самому верху. Сейчас Совет под его руководством представлял собой совершенно недееспособный орган, полностью сосредоточившийся на внутренних разборках. Без Мартиньи архимаги Совета подчас не могли решить даже простейший вопрос о том, когда делать перерыв на чай. Любое обсуждение превращалось в какую–то запутанную цепь внутренних разборок и ни один архимаг, ни по одному вопросу не мог согласиться со своим коллегой, кроме Мартиньи! Именно он и был в состоянии решить любой вопрос к своему удовольствию. Де Торо был чем–то похож на Мартиньи, да и сильно завидовал маэстро. Грун не без оснований полагал, что он вполне сможет потягаться в сфере закулисных афёр с архимагом, да собственно интриги де Торо уже постепенно расшатывали кресло Мартиньи, хотя он этого пока и не замечал. Во всяком случае, де Торо очень надеялся на незаметность своей возни.
Оставалось дело совсем за малым: он должен быть официально утверждён в звании архимага. Вот тут–то всё и упёрлось в консерватизм системы: архимаг обязан самостоятельно подготовить своего ученика, причём не просто подготовить, а сделать из него такого магистра, который бы вошёл в первую десятку выпускников Академии, а это было ох как не просто. Обойти сие правило было возможно, весьма нечастые прецеденты имели место в прошлом, но Груну отказали на Совете, причём в довольно обидной и грубой форме. Как он не без основания полагал, не без участия ненавистного Мартиньи.
Оставался выход только один — найти себе одарённого ученика и как можно быстрее обучить его. Трудностей де Торо не боялся, он вообще мало чего боялся, но возню с учениками он искренне ненавидел. Нет, скорее даже не так: де Торо вообще делил для себя всех людей на две группы. «Нужных и важных» — с ними можно было играть в политические игры и «мелких и неважных» — последние в основном путались под ногами, ужасно раздражали, их де Торо просто на дух не переносил. Ученики, естественно, относились ко второй категории.
