Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
Этого человека я вижу впервые. В его речи слышен едва уловимый средиземноморский акцент, он иначе интонирует фразу. У мужчины темные волосы, настолько темные, что едва тронувшая виски седина резко выделяется на их фоне. У него крупный нос, мясистые губы и мешки под глазами. Он немножко похож на Сержа Генсбура: не дружит с бритвой, но обаяния – море. Я замечаю красивые руки с длинными пальцами, он греет их о чашку, дует на кофе и пьет мелкими глотками.
Не знаю, зачем он явился, я впустила его в дом, потому что эта комната не совсем моя, она принадлежит всем. Можно сказать, что я превратила муниципальный зал ожидания в гостиную, совмещенную с кухней. Все случайные люди и завсегдатаи имеют право на «входной билет».
Мужчина оглядывается по сторонам. Комната в двадцать пять квадратных метров выглядит как мой зимний шкаф. Пустые стены. Нет ни цветастой скатерти, ни синего дивана, только клееная фанера и стулья. Ничего лишнего, показного. Кофеварка, белые чашки и крепкие спиртные напитки – для безнадежных случаев. Здесь я выслушиваю откровения, на меня выплескиваются слезы и гневное отчаяние, сюда доносится веселый смех могильщиков.
Моя спальня находится на втором этаже, и на этот «тайный задний двор» ходу нет никому. Спальня и ванная – две бонбоньерки в пастельных тонах. Розовый пудровый, зеленый миндальный и небесно-голубой создают весеннее настроение. С первым лучом солнца я распахиваю окна настежь, не опасаясь, что снизу кто-нибудь меня заметит.
Никто не удостоился чести взглянуть на мою спальню в ее нынешнем виде. Сразу после исчезновения Филиппа Туссена я ее перекрасила, повесила кружевной тюль и новые шторы, поставила белую мебель и широкую кровать со швейцарским матрасом, обнимающим тело спящего. Мое, и только мое тело.
Незнакомец допивает кофе и говорит:
– Я из Марселя. Бывали там?
– Я каждый год езжу в Сормиу.
– В бухточку?
– Да.
– Забавное совпадение.
– Я не верю в совпадения.
Он что-то ищет в кармане джинсов. Мои мужчины не носят джинсов. Ноно, Элвис и Гастон ходят в голубых рабочих комбинезонах, а братья Луччини и отец Седрик – в перкалевых брюках.
Незнакомец разматывает шарф, ставит на стол пустую чашку.
– Мы с вами похожи, я тоже довольно рациональный человек. И комиссар.
– Коломбо?
– Нет… – Он впервые улыбается. – Тот был инспектором.
Он собирает указательным пальцем сахарные крошки, рассыпавшиеся по столу.
– Моя мать – по непонятной причине – изъявила желание покоиться на этом кладбище.
– Она живет поблизости?
– Нет, в Марселе. Она умерла два месяца назад, успев изъявить последнюю волю.
– Сочувствую… Хотите капельку алкоголя в кофе?
– Вы всегда подпаиваете людей с раннего утра?
– Случается. Как зовут вашу мать?
– Ирен Файоль. Она завещала, чтобы ее кремировали… а урну поставили на могиле некоего Габриэля Прюдана.
– Прюдана? Габриэль Прюдан, 1931–2009. Аллея 19, участок «Кедры».
– Вы помните имена всех обитателей кладбища?
– Почти…
– И дату смерти, и место?
– Аналогично.
– Кем был этот Габриэль Прюдан?
– На могилу время от времени приходит женщина… Думаю, дочь. Он был адвокатом. На черной мраморной плите нет ни портрета, ни эпитафии. Дня похорон я не помню, но могу заглянуть в регистрационный журнал – если хотите.
– Вы все записываете?
– То, что касается похорон и эксгумаций.
– Не знал, что это входит в ваши обязанности.
– Не входит. Но жизнь стала бы очень скучной, делай мы лишь то, что положено.
– Забавно слышать такое из уст… как называется ваша должность? «Смотритель кладбища»?
– Почему? Вы считали, что я с утра до вечера лью слезы? Что я создана из рыданий и печали?
Я доливаю ему кофе, а он спрашивает, повторив вопрос дважды:
– Вы живете одна?
Я киваю.
Открываю ящики, нахожу тетрадь за 2009 год. Ищу и сразу нахожу фамилию: Прюдан, Габриэль. Начинаю читать:
18 февраля 2009-го, похороны Габриэля Прюдана, проливной дождь.
Присутствовало сто двадцать восемь человек, в том числе бывшая жена и две дочери – Марта Дюбрёй и Хлоэ Прюдан.
По желанию усопшего ни цветов, ни венков.
Семья установила табличку, на которой написано:
В знак уважения к
Габриэлю Прюдану,
храброму адвокату.
«Смелость для адвоката важнее всего, без нее остальное не имеет смысла. Талант, культура, знание законов полезны, но без смелости в решающий момент остаются только слова, пустые фразы, которые вспыхивают и умирают».
Робер Бадинтер[13].
Ни кюре, ни распятия. Кортеж пробыл на месте полчаса. Когда два служащих похоронного бюро опустили гроб в могилу, все разошлись. Дождь лил как из ведра.
Я закрываю тетрадь. Комиссар выглядит изумленным, он погружен в свои мысли, машинальным жестом приглаживает волосы.
– Не понимаю, почему моя мать хочет лежать рядом с этим человеком.
Его взгляд скользит по белым стенам, он смотрит на меня, как будто не верит своим ушам, спрашивает, кивком указав на мои записи:
– Можно я почитаю?
Вообще-то, я доверяю только родственникам, но после недолгих колебаний подталкиваю к нему тетрадь, и он начинает листать страницы, то и дело поднимая глаза, как будто у меня на лбу тоже что-то написано о событиях 2009 года. Может показаться, что тетрадь – всего лишь предлог, чтобы получше рассмотреть меня.
– Вы описываете все похороны?
– Почти все. Те, кто не сумел поприсутствовать, заходят сюда, и я рассказываю, как все прошло, опираясь на заметки… Вы уже кого-нибудь убили? Я имею в виду злоумышленника, преступника?
– Нет.
– У вас есть пистолет?
– Конечно, но я беру его только на задания. Но сегодня пистолета при мне нет.
– Вы привезли урну с прахом?
– Нет. Оставил в крематории. На время… Пока не решу, стоит ли выполнять желание матери.
– Он незнакомец для вас, не для нее.
Комиссар встает.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
