Ей нравилась музыка, рожденная пальцами девочки: мелодия была агрессивно-жестокой, иногда медленной и плавной, словно дикий зверь, набирающий скоростью, чтобы накинуться на свою жертву, сожрать ее. Нет, в этой музыке совсем не было женственной мягкости и возвышенности. Эта музыка разрывала душу — и в этом была ее прелесть. Сыгранные мелодии заставляли заглянуть в свою собственную душу, в самые черные ее глубины, где затаился ад.
Иногда Зоя признавалась себе, что боится заглядывать в серые, иногда кажущиеся брильянтовыми, глаза своей подопечной. Она слышала, что серые глаза не могут скрыть ни единого чувства, ни одной мысли, в них все можно разглядеть, как на дне прозрачного горного, ледяного ручья.
В этих же глазах была чаще всего космическая пустота, от которой стыло сердце в груди.
Зоя никак не могла привыкнуть к этим ледяным, бесчувственным глазам на таком прекрасном, идеальном, словно произведение искусства, лице.
Иногда ей даже смутно хотелось взять девочку к себе, усадить за собственное пианино, — и услышать, как звуки неведомой музыки наполняют ее одинокую гостинку.
Оживляя ее. Но она бы никогда не осмелилась на такой решительный поступок. Да и свыклась со своим давным-давно продуманным бытом. А детки — это всегда проблемы. А тут эти проблемы взяло на себя государство, которое, конечно, никому и никогда не сможет стать родной матерью, но вот мачехой — да. Грубой, злой, жестокой, равнодушной.
Поэтому Зоя любила навещать своего ангела в приюте, преподавать ей музыку и языки, наслаждаясь необыкновенной сообразительностью и отличной памятью этой милой девочки.
Женщина никак не могла взять в толк, почему такая красавица, умница, очень воспитанная и интеллигентная девочка, до сих пор не удочерена.
Ведь и она сама время от времени довольно сильно хотела забрать девчушку. Подслушав разговоры нянек и других учителей в столовой, во время обеда, она все поняла.
Лизу все ненавидели — от детей до обслуживающего персонала.
"Эта подзаборная сучка строит из себя принцессу" — злобно высказалась уродливая нянька Римма. "Забыла, небось, что ее под наши двери подкинули? И никто ни разу не поинтересовался ее судьбой"
"Ага, ходит тут, носик задирает" — покивала толстая няня Вика.
"Ничего, как выкинут на улицу в шестнадцать лет, так и поймет, почем фунт лиха, — злобно ощерилась еще одна няня. — Сразу забудет свои царские замашки. В свое время таких расстреливали. Ишь, интеллигентка выискалась"
И Зоя с ужасом осознала, что те достоинства, перед которыми она сама преклонялась, являлись для других той самой пресловутой красной тряпкой для многочисленного стада местных заморенных быков.
От мысли, что девочку специально лишают немногочисленных шансов на удочерение (а их на самом деле было слишком мало), ей стало плохо. И даже появилась желание побороться за талантливую девочку, собственную вымечтанную протеже. Но от решительных действий ее остановила собственная, глубоко укоренившаяся робость, происходящая в первую очередь от крайней нищеты и приличного воспитания.
Мама строго наказывала, чтобы она была умнее — и всегда помалкивала. Зоя неукоснительно следовала этому правилу и старалась избегать житейских бурь.
"Не вижу, не слышу, ничего никому не скажу" — девиз трех мартышек ей вполне подходил.
Правда, и особенной пользы от этого совета не было. Вокруг, куда не плюнь, все наглые, жестокие, те, кто умел расталкивать других локтями, а потом и топтать ногами — пробивались, получая блага жизни в изысканном, гламурном ассортименте.
Она же сама сидела в своей плохо обустроенной и совсем даже не уютной заднице. Мужа не было — она являлась классическим, почти книжным примером старой девы.
Втайне она часто ненавидела саму себя за трусость и пассивность. И безумно радовалась, что драгоценная Лиза наконец-то получила ШАНС.
Глядя, как настойчиво та репетирует, с какой тщательностью снова и снова переписывает свои композиции, постоянно выписывая ноты в нотной тетради, — женщина даже не сомневалась, что Лиза этим шансом воспользуется.
У девочки даже откуда-то появилась кое-какая косметика, хотя Зоя старалась не думать, откуда. И новость, что ее "ледяная принцесса" стала общаться с местными, широко известными на весь приют "оторвами", ее тоже не порадовала.
Но почему-то даже спросить, а не то, чтобы устроить разнос, женщина не могла, почему-то побаиваясь свою протеже, как всех, в ком чувствовала внутреннюю силу, отсутствующую у нее.
* * *
Лиза же чувствовала себя окрыленной, и постоянно боялась, что ей крылья обломают. Как уже случалось неоднократно. Например, когда приходила очередная приличная семейная пара, желающая забрать ребенка, желательно — девочку. Ее тогда куда-то спроваживали, чуть ли не в вонючем туалете запирали. Либо говорили про нее разные гадости. Что она чуть ли не СПИДом больна. Или что она — сумасшедшая и развалит квартиру благодетелей по винтику. Или попытается их убить.
Иногда ей даже казалось, что она такая и есть. Но намного чаще хотелось как раз такой стать.
Чтобы уметь пробиваться любой ценой, даже заплатив за каждую мелочь, вырванную у судьбы, неимоверную плату.
Часто она лежала ночью без сна, слушая хриплое дыхание и храп соседок по мрачной комнате.
Она дрожала всем телом и пыталась предугадать, что ее ждет на этом конкурсе. А вдруг она даже победит? И ее действительно найдет спонсор… И он издаст сборник ее мелодий. А потом снимет квартиру, нет, лучше частный дом, где обязательно будет комната с огромным пианино. Или даже старым, что не так важно. А еще у нее будет много вкусной еды и, обязательно, шоколадных конфет.
А когда мечты о сладкой жизни знаменитости (а она верила, что обязательно прославится) достигали своего апогея и гнусная реальность холодной, сырой комнаты с отвратительными запахами отходила на задний план, — она могла закрыть глаза и погрузиться в блаженные сны.
Сны, где хрустальные мечты становились брильянтовой иллюзией. Где она видела себя хорошо одетой — как красотки по телевизору — в роскошной машине.
"У меня все будет хорошо" — эта уверенность однажды настигла ее ночью.
* * *
— Тебе нужно поговорить с Димой Ляпиным, — как-то неуверенно проговорила женщина, застыв возле играющей на пианино девочки. — Ты ведь говорила, что еще не сообщила директору о своем участии в конкурсе — а это неправильно. Ведь он должен официально тебя опустить. Со мной, конечно же. Ведь я тебя не брошу…
Сердце девочки ухнуло куда-то вниз, в темную пропасть. Она ведь совсем забыла о наличии в своей жизни противного директора, привыкнув, что его очень мало заботит то, что происходит в этих кошмарных стенах, словно в чудовищном фильме ужасов.
— На этот раз удрать через черный ход и забор не получится, — печально продолжила старая дева. — Ведь конкурс покажут по телевизору, и о нем наверняка напишет пару газет, особенно образовательных. Ты представляешь, что с тобой будет, когда он об этом узнает… таким образом? А журналисты обязательно сюда прибегут, даже если ты не выиграешь. В последнее время стало модным писать про детские дома… Хотя никому легче от этого не становится, — сердито добавила женщина. — В первую очередь деткам.
