Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
— На месте, — скомандовал охранник, Шелестов застыл посреди коридора.
Его толкнули в сторону — там была ниша, жесткая скамья, пара стульев, на которые никто не предложил присесть. «Зал ожидания», — проползла равнодушная мысль. Сотрудники висели над душой, один исподлобья разглядывал жертву, другой отводил глаза. У каждого на ремне кобура с «наганом».
Ждать пришлось недолго. Послышались шаги. По коридору брел сутулый мужчина. Он постоянно сглатывал, губы его дрожали. Слезы блестели в запавших глазах. Арестанта сопровождал офицер. Рука его потянулась к расстегнутой кобуре…
Взгляды заключенных пересеклись. Мужчина шмыгнул носом. Его лицо было смутно знакомо. Встречаться не приходилось, но где-то они виделись — возможно, на митинге или групповом фото в газете. Товарищ из ВЦСПС или из наркомата труда…
Процессия ушла по коридору, потерялась в сумраке. Освещение в дальней части подвала было неважным. Прогремел выстрел, глухо упало тело. Кто-то завозился, скрипнула железная дверь.
— Пошел, — кивнул подбородком Хавин. — Приятно было познакомиться. Хоть не валандаться с тобой…
— Не припомню, чтобы меня судили… — выдавил Максим.
— Решение «тройки», — скупо отозвался Хавин. — Вас слишком много, антисоветских мразей, никакие суды не справятся, даже если будут круглосуточно штамповать приговоры. Вперед! — Хавин ядовито оскалился.
— Покурить хоть дайте.
— Иди уж. Людей задерживаешь. На том свете покуришь.
Он пошел вперед, подволакивая ноги. Стены расплывались, поблескивали мутноватые лампы накаливания. Не было ни горя, ни отчаяния — только ожидание облегчения и досада непонимания. Суды не справляются, это факт. Им в помощь возникли «тройки НКВД» — по репрессированию антисоветских элементов. В каждой области и крае — своя «тройка»: начальник управления НКВД, секретарь обкома и прокурор. Но даже о внесудебном решении должны известить, а не ставить перед фактом в последний момент. И отменили, если помнится, эти «тройки» — слишком много злоупотреблений выявили. Или заново ввели, пока он по тюрьмам скитается? А как же видимость соблюдения законности?..
Тишина звенела в ушах, усиливался неприятный запах. За спиной поскрипывали сапоги палача расстрельной команды. Отчетливый спиртной душок — без горячительного в их работе никак… Звук взводимого курка — почему так быстро?
Он уткнулся в стену — она возникла внезапно, будто вынырнула из тумана. Тупик, справа железная дверь, мутная лампа. Он, как слепой, обшаривал стену. В одном месте было что-то накорябано — проступала надпись. Даже смешно — и когда только успевают? «Здесь был Петя» или что другое? Он застыл, дыхание перехватило. Стал поворачивать голову.
— Не оборачиваться! — бросил палач.
Тишина звенела, рвала барабанные перепонки. Не вся жизнь пронеслась перед глазами, но он увидел отца, чей образ с годами потускнел, — седой, в добротном костюме, сшитом на заказ. Мама призналась пару лет назад, что дед по линии отца был обедневшим потомственным дворянином, служил офицером в царской армии. Отец порвал с семьей, жил отдельно, имел революционные взгляды, посещал нелегальный марксистский кружок. Прошел мировую войну в звании подпоручика, получил Георгиевский крест 4-й степени, а после Гражданской войны устроился на работу в ведомство Чичерина — Литвинова. Дворянское происхождение отца удалось утаить — можно представить, как обрадовались бы органы… Он видел мать, сильно сдавшую за последние годы, — она ходила с палочкой по квартире, постоянно виновато улыбалась. Увидел жену — красавицу Риту, ощутил на губах ее последний поцелуй перед тем, как отправиться в роддом. Он тогда суетился, вызвал шофера с «эмкой», кричал, чтобы вез осторожно, но быстро, и не дай бог женщине станет плохо в дороге! Сам поехать не мог — срочное совещание в управлении…
«Сейчас увидимся», — возникла странная мысль. Хотя вряд ли — воспитали безбожником, вбили в голову, что после смерти — только тьма. Тишина затягивалась, звенела. Онемела кожа на затылке. Ну давайте же! Он слышал, что тела таких, как он, сжигают, а то, что остается, отвозят на полигон «Коммунарка», ссыпают в канавы и закапывают…
Прогремел выстрел. Он не должен был его услышать — но услышал. Пуля ударила в стену, срикошетила от стальной двери. Промазали? Ноги потеряли чувствительность, потянуло к холодному полу, а дальше он ничего не помнил…
Узник валялся в камере, приходил в себя. Периодически рвало. Еду организм не принимал, только теплую воду — казалось, ее специально набирают в подмосковных болотах. Об имитациях расстрела он слышал, но самому участвовать в подобных спектаклях не приходилось. По мнению следователей, они неплохо способствуют признанию — как и разрешенные ЦК ВКП(б) методы физического воздействия. Главное, чтобы подписали предъявленные обвинения, а потом на суде не вздумали от них открещиваться…
Он метался в бреду, мысли путались. В какой-то миг Шелестов осознал, что лежит на нарах в дневное время и никто на него не орет. По коридору ходили, иногда заглядывали в окошко. Он устал жить видениями из прошлого. От них невозможно было избавиться. Лица родных, из которых осталась только мама, твердо убежденная, что сын ее давно погиб в тюрьме или сгинул в лагерях. Как она живет? И живет ли вообще? Прочно засел в памяти день 7 июня 1937 года, когда перед строем зачитали приказ Наркомата обороны за номером 072. До личного состава РККА доводилось, что в армии выявлена контрреволюционная фашистская организация, стремящаяся ликвидировать существующий строй, свергнуть Советскую власть и восстановить в СССР капитализм. Верхушка заговорщиков уже обезврежена: Тухачевский, Уборевич, Якир, Корк, Гамарник… Но щупальца заговора расползлись по всей армии, разъедают ее, как плесень, и органы НКВД будут с этой заразой нещадно бороться. Тогда еще не знали, какие масштабы приобретет такая борьба…
За восемь месяцев бывший майор Шелестов сменил несколько тюрем, его пытали, били, предъявляли ложные обвинения. Все, что городили следователи, рассыпалось в прах, концы не сходились — даже для советского суда это дело выглядело нелепо. Но органы старались. Несколько суток без сна — в глаза бьет слепящий свет, сознание путается. Только начнешь засыпать — резкий окрик: «Не спать!», тычок в спину. Горячий карцер, холодный карцер, стоячий карцер — где стены настолько близко, что невозможно присесть, и ты торчишь, как столб, часов двенадцать кряду. Пытка водой, голодом, пресловутая «ласточка» — руки и ноги скованы за спиной, через рот пропущена веревка, завязана сзади на щиколотках — это тетива, а туловище — лук, постоянно находящийся в напряженном состоянии. Пытка продолжается несколько часов, за это время тебя еще пинают и матерят…
На следующий день допросов не было. Узника оставили в покое. Он понемногу приходил в себя, даже поел. Дважды приносили еду, и в этот раз кормили не тухлятиной. Досадная пауза в заведенном ритуале — всякое бывает. Он пытался вспомнить, какой сегодня день — бесполезно. Еще весна или уже начало лета 1941-го? Что происходит в стране? Что творится в мире? Он безнадежно отстал от жизни.
Странное событие случилось ночью — через сутки или двое после последнего допроса. Он метался в полусне-полубреду, боролся с демонами. Заскрежетал дверной засов, он очнулся. В камере свет не включали. Освещение работало в коридоре — тусклое, ночное, а еще у человека, отпершего дверь, был фонарик.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
