Я прошу свободыдля души пленённой.Это не гордыняи не благочестье.Это что-то хочетвырваться на волю.
7
Либа
Ночь. Тятя вернулся с работы. Время близится к полуночи. Лайя уже посапывает рядом со мной. Весь день её что-то тревожило. Я собиралась спросить, что с ней такое, но случая не представилось. Вдруг раздаётся стук в дверь.
Один раз, второй.
Стучат так громко, что и мёртвого поднимут. Ума не приложу, как это Лайя не проснулась? На цыпочках крадусь к люку, ведущему на наш чердак. Оттуда можно увидеть входную дверь. Тятя идёт открывать. Матушка с утра до ночи простояла у печи (бабка, знаете ли, сама себя не испечёт). Интересно, мама знает, кто пришёл?
А вдруг за тятей явились солдаты? В нашем местечке уже много кого призвали в царскую армию. Особенно это заметно вечером по тёмным окошкам хат.
Я знаю, что такая мелочь, как стук костяшек пальцев по дереву, может навсегда изменить твою жизнь. Мы все это хорошо знаем. В армию тебя отправят служить на целых шесть лет. И ещё неизвестно, вернёшься ли ты домой живым.
В воздухе витает запах шоколада, но я уже готовлю себя к тому, что наша жизнь вот-вот рухнет.
– Кто там?
За дверью неразборчиво бубнят. Входит незнакомец, кланяется тяте. Тот, ахнув, восклицает:
– Янкель?!
Гость стоит согнувшись до тех пор, пока тятя не благословляет его, возложив ладони ему на голову.
– Йеварехеха Адонай Ве Йишмереха, да благословит тебя Господь и сохранит тебя…
Странно, почему он произносит Аароново благословение? Обычно он читает его вечером в пятницу, возложив руки на наши с Лайей головы, сразу после того как мы споём «Шолом Алейхем», приветствуя ангелов, нисходящих к нам в дом, а затем благословляет вино.
Мужчина поднимает голову и целует отцовские пальцы.
– Янкель! – удивлённо повторяет тятя, и они обнимаются. – Какими судьбами? Откуда ты…
– Да, реб, узнать, где ты живёшь, было очень непросто, уж поверь мне.
Матушка делает шаг ему навстречу и склоняет голову:
– Выпьете с устатку? У меня и бабка как раз подоспела.
– Адель, моя жена, – представляет её тятя.
К моему немалому удивлению, гость произносит, взглянув на матушку:
– Помню.
На нём длинная накидка из мохнатого, похожего на медвежью шкуру сукна, атласный сюртук, белые чулки и громоздкие чёрные ботинки.
– Прошу, садитесь, – матушка жестом приглашает мужчин, а сама скрывается в кухне.
Слышу, как она наполняет чайник и ставит его на огонь. Гость присаживается к столу и пристально смотрит на тятю.
– Рад видеть тебя, Берман.
Тятя фыркает.
– Что привело тебя ко мне, брат мой?
Это – тятин брат? Вот так новости!
– Азох’н’вэй! Горе-то какое, Берман! – вдруг принимается голосить гость, раскачиваясь взад-вперёд. – Азох’н’вэй, ребе занедужил, долго не протянет.
Лицо тяти вытягивается, он бледнеет, словно видит призрака.
– Вот, угощайтесь, – матушка наливает мужчинам по рюмке шнапса.
Гость – неужели он мой дядя? – делает большой глоток, вздрагивает и продолжает:
– Вернись домой, Берман. Ты нужен ребе… ты нужен нам всем. Прошу, вернись, пока не поздно. – Он отпивает ещё глоток, потом тянется к чашке чая.
