То, что я – болельщик «Арсенала», в первом семестре почти не имело значения, но во втором приобрело вес. Футбол был по-прежнему объединяющим интересом – в этом смысле ничего не изменилось, но по мере того, как бежали месяцы, определились группки, и мы не скупились на издевки. Все было легко предсказуемо, однако утро в тот ужасный понедельник менее мучительным от этого не стало. Лежа в пыли на полу классической школы, я понял, что совершил роковую ошибку: как бы я хотел перевести часы назад и упросить отца отвести меня не на матч «Арсенала» со «Стоком», а в безлюдную столовую какой-нибудь гостиницы или в зоопарк. Только бы снова не переживать тот неудачный сезон, а вместе с остальными ребятами из класса вытрясать душу из какого-нибудь другого бедолаги – индуса или еврея, на которых постоянно и жестоко наезжали. Впервые в жизни я был изгоем, был не таким, как остальные, и мне это не понравилось.
У меня сохранилась фотография – эпизод игры с командой «Куинз Парк Рейнджерз», состоявшейся в субботу через неделю после суиндонской трагедии. Джордж Армстронг ликует, забив победный гол. К нему, триумфально размахивая руками, бежит Дэвид Курт. На заднем плане, на фоне многоквартирного дома – силуэты болельщиков «Арсенала», которые молотят кулаками воздух. Я ничего не мог понять на этой фотографии: неужели игроки способны радоваться после того, как семь дней назад – всего семь дней! – настолько унизились (и унизили меня)?
А болельщики? Если они страдали на «Уэмбли» так, как страдал я, то не могут приветствовать гол ни в каком другом матче. Я часто подолгу смотрел на эту фотографию и пытался обнаружить намек на недавнюю травму, какой-нибудь след огорчения или печали. Но ничего не находил. Все забыли об унижении. Все, кроме меня. В мой первый сезон увлечения «Арсеналом» меня предали мать, отец, игроки и товарищи-фанаты.
Англия!
Англия против Шотландии
Май 1969 г.
Хотя я постоянно испытываю желание погрузиться в горячую ванну, растворив в воде субстрат Кеннета Уолстенхолма, однако в глубине души понимаю: в конце шестидесятых – начале семидесятых что-то было лучше, а что-то хуже. Сборная Англии, конечно, была в то время лучше: все еще чемпионы мира, в составе команды – великие игроки, и есть шанс, что в следующем году в Мексике удастся отстоять свой титул.
Я гордился Англией и радовался, что отец брал меня на проходившие под потоками света прожекторов «Уэмбли» большие игры (возвращение туда после финала Кубка Футбольной федерации превратилось в своеобразную терапию – экзорсизм демонов, которые иначе долгие годы жили бы в моей душе). И хотя не оставалось сомнений, что Колин Белл, Френсис Ли и Бобби Мур лучше Джеффа Томаса, Денниса Уайза и Терри Бутчера, дело было не только в сравнительных качествах, вселявших в меня уверенность в успехе Англии. Сомнения пришли с возрастом, когда – к шестнадцати – семнадцати годам – я лучше узнал тренера английской сборной.
Критические способности – вещь ужасная. Когда мне было одиннадцать лет, плохих фильмов не существовало – были фильмы, которые я не хотел смотреть; не существовало плохой еды – только брюссельская капуста; и ни одной паршивой книги – все, что я читал, казалось потрясающим. Неужели сестра не слышала, что Дэвид Кэссиди – это не тот класс, что «Блэк Саббат»? И откуда учителю английского языка знать, что «История мистера Полли» лучше «Десяти негритят» Агаты Кристи? С этого момента наслаждение становилось все более и более иллюзорным.
Однако в 1969 году для меня не существовало такого понятия, как плохой английский игрок. Сэр Альф не взял бы человека не на уровне! С какой стати? Я твердо верил, что одиннадцать футболистов, которые в тот вечер разгромили Шотландию – на два гола, забитых Хёрстом и Питерсом, Колин Стейн ответил одним, – были самыми лучшими в стране. (Сэр Альф не выбрал никого из «Арсенала», но для меня это только доказывало, что он знал, что делает.) А отсутствие прямых телевизионных трансляций не позволяло понять, кто хорош, а кто плох: ретроспективы преподносили удачные моменты – отличные игроки забивают мячи, а все «пенки» оставались за кадром.
В начале семидесятых я сделался англичанином, то есть возненавидел Англию, как, похоже, половина моих соотечественников. Меня воротило от невежества тренера, его предрассудков и страхов, и я полагал, что мой состав побил бы любую команду мира, но при этом терпеть не мог игроков «Тоттенхэма», «Лидса», «Ливерпуля» и «Манчестер Юнайтед». Меня корежило, когда я смотрел игру английской сборной по телевизору и, как большинство себе подобных, чувствовал, что не имею никакого отношения к происходящему. С тем же успехом я мог быть валлийцем, шотландцем или голландцем. Неужели точно так же везде? Я слышал, что в прошлом итальянцы встречали в аэропорту своих опозорившихся за рубежом парней гнилыми помидорами. Но даже такие шалости были выше моего понимания. Я часто слышал, как англичане говорили о своей команде: «Шла бы она подальше!» Интересно, есть ли итальянский, бразильский или испанский эквивалент этой фразочки? Трудно себе представить.
Такое пренебрежение отчасти объяснялось тем, что мы имели очень много примерно равных отнюдь не выдающихся игроков; у ирландцев и шотландцев, например, выбор был ограничен, и болельщики понимали, что формировавшим сборную тренерам приходилось выставлять тех, кто был под рукой. Поэтому чаще случались провалы, а победа казалась настоящим чудом. Немалую роль играли и английские тренеры, многие из которых с презрением относились к игрокам выдающегося мастерства и способностей: к Уоддлу и Гаскойну, Карри и Боулзу, Джорджу и Хадсо-ну – футболистам, чей тонкий дар трудно поддается обузданию, хотя и не идет ни в какое сравнение с парой надутых воздухом кожаных мячей – с подобным презрением мы, грешные, обычно относимся к растлителям детей. (Какая команда мира откажется от Криса Уоддла, который в 1991 году прорывался сквозь миланскую четверку защитников столько раз, сколько хотел?) И наконец, есть среди английских болельщиков (мы к ним еще вернемся) такие, чье поведение в восьмидесятые годы заставляло нас отмежевываться от них.
Но к международным матчам отношение было особое. Невозможно, например, без легкой боли пересматривать записи игр на Кубок мира 1966 года без участия Англии. Или ныне знаменитый матч между Северной Кореей и Португалией на стадионе Тудисон-парк" (когда неизвестная азиатская сборная повела 3:0 и только потом сдала игру со счетом 5:3 одной из лучших команд мира). Среди тридцатитысячной толпы преобладали скаусы, которые бешено аплодировали и той и другой стороне. Трудно представить подобный интерес в наши дни. Сегодня тысячи две лоботрясов косились бы на азиатов в одной команде и визжали бы по-обезьяньи при виде Эусебио в другой. Да, это так, я испытываю ностальгию, даже если меня влечет время, которое нам никогда не принадлежало: я уже говорил, что тогда что-то было лучше, а что-то хуже, и единственный способ научиться понимать собственную юность – принять обе части уравнения. В тот вечер в толпе не было гудисонских святош, но она мало отличалась от обычного в те годы окружения, если не считать исключительно эмоционального шотландца, сидевшего перед нами: всю первую половину игры он рискованно раскачивался на скамье, а во втором тайме куда-то запропастился. Многие из нас от души наслаждались игрой, словно в этот вечер футбол превратился в какую-то отрасль развлекательной индустрии. Быть может, подобно мне, люди радовались свободе от неумолимой ответственности и переживаний за свой клуб. Я хотел, чтобы Англия победила, хотя она не была моей командой. Что для меня, двенадцатилетнего подростка из лондонских предместий, значила страна по сравнению с Северным Лондоном, от которого я жил всего в тридцати милях и еще девять месяцев назад даже не задумывался о его существовании?
