— Ни о чем. — Одри отвела глаза. На самом деле онадумала о своей любимой фотографии, сделанной отцом двадцать лет назад в Китае:улыбающийся отец верхом на ослике.
— У тебя было такое счастливое лицо, — прощебеталани о чем не догадывающаяся Аннабел. Одри улыбнулась.
— Наверно, я думала о тебе, о свадьбе… — Она вышлавслед за Аннабел из машины. Прохожие мгновенно уставились на них: «паккард»сейчас большая редкость, почти все, у кого эти машины были, продали их. Незамечая ничего вокруг, Аннабел вошла в магазин, Одри последовала за ней. У неенеожиданно возникло чувство, будто она здесь чужая, что какая-то грубая силавырвала ее из пейзажа далекой страны на любимой фотографии и швырнула сюда, вмир праздной роскоши. Она с изумлением вдыхала воздух, пропитанный ароматамифранцузских духов, перед глазами мелькали очаровательные шляпки, шелковыеблузки, перчатки, прелестные и баснословно дорогие. И Одри вдруг поразиламысль, что она растрачивает свою жизнь на пустяки, абсурдно и бессмысленно,хуже того, несправедливо. Жизнь так трудна, люди вокруг голодают, у детей неттеплой одежды, по всей стране лишившиеся крова ютятся в бараках, а Одри ссестрой покупают дорогие туалеты, заказали подвенечное платье, которое стоитбольше, чем образование в университете…
— Что с тобой? — спросила Аннабел в примерочной,увидев, как Одри вдруг побледнела и лицо ее стало белым как мел.
От мыслей, которые сверлили ей мозг, она испытывала почтафизическую тошноту.
— Ничего. Просто здесь душновато…
Помощницы портнихи бросились за водой для Одри. Однанажимала рычажок сифона, другая держала стакан, при этом они перешептывались,повторяя вслух то, что было в мыслях у всех: «Бедняжка… это ж надо, какзавидует сестре, аж позеленела… ей-то надеяться не на что, так и проживет всюжизнь вековухой». Одри, конечно, не слышала, о чем они шепчутся, но вообщеподобные слова ей доводилось слышать не раз, так что она к ним привыкла. Вот инынче вечером она не испытывала ничего, кроме незамутненного равнодушия,беседуя в гостиной с Харкортом У эстербруком-четвертым в ожидании, когда к нимспустится Аннабел и вернется из клуба дедушка. Он, против обыкновения,опаздывал. Аннабел, по обыкновению, тоже. Она всегда опаздывала, по любомупустяку впадала в панику, и успокоить ее могла только Одри, взяв все ее дела ирешения на себя.
— Ну как свадебное путешествие, вы окончательно всеобсудили? — Говорить ей с Харкортом было не о чем, единственная тема —свадьба. С любым другим гостем она сразу же завела бы спор о кандидате,которого выдвинули демократы, но ей было слишком хорошо известно, как презираетХаркорт дам, беседующих с мужчинами о политике. Интересно, о чем они сХаркортом разговаривали, когда танцевали на балах? Одри не могла вспомнить.Может быть, о музыке или даже разговоры о музыке он считает проявлениемвульгарности? Она чуть не рассмеялась, но вовремя спохватилась. Харкорт вподробностях рассказывал об их будущем свадебном путешествии: они поедутпоездом в Нью-Йорк, пересядут на «Иль де Франс» и поплывут в Гавр, из Гавра поездомв Париж, из Парижа на несколько дней в Канн, потом Итальянская Ривьера, Рим и,наконец, Лондон, откуда опять морем домой. Свадебное путешествие будет длитьсядва месяца, они посетят чудесные места, но для себя Одри выбрала бы совсемдругой маршрут. Она поехала бы в Венецию, там села бы в «Восточный экспресс», ив Стамбул…
От одной мысли об этом ее глаза заблестели, хотя голосХаркорта скучно бубнил о кузене в Лондоне, который обещал представить ихкоролю. Одри изобразила на лице подобающее почтение — в самом деле, такаячесть. В эту минуту в гостиную вошел дедушка и с негодованием воззрился наХаркорта. Открыл рот, чтобы возмутиться, почему его никто не предупредил, чтовечером у них гости, но Одри уже порхнула к нему, предостерегающе сжала локотьи, сияя улыбкой, повела к Харкорту, — Ты, конечно, помнишь, что у насужинает мистер Харкорт, я тебе утром говорила.
Эдвард Рисколл вонзил в Одри злобно прищуренный взгляд, ивдруг в глубине его памяти что-то смутно шевельнулось — да, вроде бы она и всамом деле говорила.
— А когда это было — до или после твоих идиотских речейо Рузвельте?
Он сердито хмурился, но глаза довольно поблескивали, и Одрирассмеялась. Харкорт был шокирован.
— Ужасная незадача, согласны, сэр?
— Не стоит относиться к этому всерьез, все равно сноваизберут Гувера.
— От души на это надеюсь.
Ну вот, еще один пламенный республиканец. Лицо Одри выразилоотвращение.
— Если его изберут, он окончательно погубит Америку.
— Опять ты за свое, не желаю слушать твоихрассуждений! — рявкнул дед, но на этом разговор о политике как-то сразупрекратился — появилась Аннабел в шелковом с бледно-голубыми разводами платье.Казалось, она только что сошла с какого-нибудь известного полотна. И в самомделе, она была удивительно хороша: огромные голубые глаза, прелестноефарфоровое личико в ореоле золотых волос. Естественно, Харкорт был сраженнаповал. Один только раз он оторвал от нее восхищенный взгляд и укоризненнопосмотрел на Одри, когда они шли в столовую:
— Надеюсь, ты шутила, говоря о Рузвельте?
— Ничуть. Америка никогда еще не была в такомкатастрофическом положении, и довел ее до этого Гувер. — Одри говориласпокойно и убежденно, спорить с ней было очень трудно, и Аннабел, устремив насестру молящий взор, взяла Харкорта под руку.
— Неужели вы будете весь вечер спорить о политике?Какой кошмар! — Большие голубые глаза Аннабел были по-детски наивны.
— Нет, радость моя, обещаю тебе.
Одри засмеялась, дед спрятал усмешку в усы. Одри умирала отжелания узнать, что говорили по поводу выдвижения Рузвельта в дедушкином клубе.Конечно, почти все его члены республиканцы, но это не важно, ведь разговорымужчин несравненно интереснее дамской болтовни. Впрочем, это не относится ктаким, как Харкорт, который никогда не говорил на серьезные темы с женщинами.Одри было безумно утомительно весь вечер улыбаться и поддерживать светскуюбеседу ни о чем, а вот Аннабел радостно щебетала. Когда гость ушел, Одричувствовала себя точно выжатый лимон. Счастливая Аннабел взлетела по лестнице наверх,Одри поднялась, держа дедушку под руку. Он шел медленно, опираясь на палку.Какой он красивый, какой величественный! Найти бы ей когда-нибудь мужа, которыйбыл бы похож на него. Судя по фотографиям, он был очень хорош в молодости,всегда безупречно элегантен, а какой острый ум, какие оригинальные суждения! Стаким человеком ей было бы очень легко. Пусть даже не легко, но она прожила быс ним всю жизнь и была бы счастлива. Теперь Одри с дедом остались одни.
— Скажи, Од, ты ни о чем не жалеешь?
Как странно, что он задал ей этот вопрос. Да еще голос егопочему-то так ласков и нежен, притворной резкости и ворчливого недовольства, закоторыми он вечно прячется, как не бывало. Ему хотелось знать, что у нее надуше, хотелось убедиться ради собственного спокойствия, что она не страдает,отказавшись от Харкорта.
