Кэти была возмущена до глубины души, и Питер попыталсякак-то объяснить ей происшедшее. Он понимал это гораздо лучше своей жены.
– Это все, что у них есть, Кейт. Это жалкое, забытоеБогом место. Здесь вся JHX жизнь. У меня есть карьера, хорошая работа, ты. Мнене нужна ферма. Я никогда не хотел владеть ею, и папа это знал.
Питер не считал это неуважением или несправедливостью. Онхотел, чтобы ферма досталась Мюриэл. Для них она значила все.
– Ты мог бы продать ее и разделить с ними деньги, чтобыони могли переехать в более симпатичное место, – оскорбленно ответилаКейт, заставив Питера еще раз убедиться в том, что она ничего не понимает.
– Они этого не хотят, милая, и скорее всего именноэтого папа и боялся. Он не желал, чтобы мы продавали ферму. На то, чтобы купитьее, он потратил всю жизнь.
Кейт не стала ему говорить, каким бедствием, по ее мнению,это было, но ее мысли были написаны у нее на лице, и между супругами воцарилосьмолчание. Кейт считала, что ферма в еще худшем состоянии, чем выходило из рассказовПитера. Она почувствовала облегчение от сознания того, что они никогда большесюда не вернутся. После того как старый Хаскелл лишил своего сына наследства,ей больше нечего было сказать. Кейт решила, что Висконсин стал частьюотдаленного прошлого. Ей хотелось, чтобы Питер поскорее уехал отсюда.
Мюриэл все еще казалась очень расстроенной, когда онивозвращались в Нью-Йорк, и у Питера возникло странное чувство, что он прощаетсяне только с отцом, но и с ней тоже. Кейт как будто только это и было нужно, хотяона ни разу не сказала ему об этом в открытую. Его жене словно хотелось, чтобыон был связан только с ней, чтобы его корни и его пристрастия, его верность илюбовь – все принадлежало ей. Казалось, Кейт ревнует его к Мюриэл и к томукуску его жизни, который она собой воплощает. То, что Питер не получил своюдолю в имуществе отца, было хорошим поводом покончить с этим раз и навсегда.
– Ты правильно сделал, что уехал отсюда несколько летназад, – тихо сказала Кейт, когда они ехали обратно. Она делала вид, чтоне замечает слез, лившихся по щекам Питера. Ей хотелось только одного –добраться до Нью-Йорка как можно быстрее. – Питер, здесь тебя ничто недержит, – твердо добавила она.
Он хотел было возразить жене, сказать ей, что она не права,но он знал, что это не так, что Кейт все правильно почувствовала, и теперь емуне оставалось ничего другого, как испытывать чувство вины. Он больше непринадлежал своей родине. Он никогда ей не принадлежал.
И когда в Чикаго они сели в самолет, он почувствовалоблегчение, прокатившееся по его телу сладкой волной. Ему снова удалосьсбежать. На каком-то глубинном душевном уровне он страшно боялся того, что отецоставит ферму ему и он будет вынужден управлять ею. Но отец оказался мудрее,чем думал Питер, и лучше него знал, что его сыну это не нужно. Родительскаяферма больше не волновала Питера Хаскелла. Она ему не принадлежала и не моглаего поглотить, чего он так страшился. Наконец-то он был свободен. Теперь этобыла головная боль для Джека и Мюриэл.
И когда самолет, оторвавшись от земли, взял курс на аэропортКеннеди, Питер вдруг понял, что сама ферма и все, что она собойсимволизировала, осталось позади. Оставалось надеяться только на то, что вместесо всем этим он не потерял и сестру.
Во время полета он молчал и в течение несколькихпоследовавших после этого недель так же молча оплакивал своего отца. Питерпочти не делился своими переживаниями с Кейт, по большей части из-за того, чтоона, как ему казалось, не хочет этого слышать. Пару раз он позвонил Мюриэл, ноона всегда была занята детьми или помогала Джеку по хозяйству. На разговоры унее времени не хватало, но когда однажды она все-таки улучила минутку, Питерусовсем не понравилось то, что его сестра говорила про Кэти. Критическиезамечания Мюриэл в адрес его жены еще сильнее расширили пропасть между ними, ичерез некоторое время Питер перестал ей звонить. Он целиком погрузился в работуи нашел убежище в том, что происходило в его кабинете. Его дом был здесь. Всяего жизнь в Нью-Йорке казалась ему совершенной. Он идеально вписался в«Уилсон-Донован», в круг новых друзей, в общественную жизнь, которую вела Кейт.Как будто он родился здесь и ничего иного у него до этого не было.
Нью-йоркские друзья считали Питера своим. Он былинтеллигентным и остроумным человеком, и окружающие смеялись над ним, когда онговорил, что вырос в деревне. В большинстве случаев ему просто никто не верил.Он был больше похож на бостонца или жителя Нью-Йорка. И у него очень хорошополучалось делать все то, что от него ожидали Донованы. Фрэнк настоял на том,чтобы они жили в Гринвиче, штат Коннектикут, как он сам. Он хотел, чтобы «егодетка» была поближе к нему, да и сама Кэти к этому привыкла и не мыслила своюжизнь иначе. «Уилсон-Донован» размещалась в Нью-Йорке, и у молодых была тамквартира, но вообще Донованы всегда жили в Гринвиче, в часе езды от Нью-Йорка.Питер быстро привык каждое утро вскакивать в поезд вместе с Фрэнком. Емунравилось в Гринвиче, он полюбил их дом и свою жизнь с Кэти. В основном онипрекрасно общались друг с другом, и единственным поводом для разногласий былото, что, по мнению Кейт, Питер должен был бы получить в наследство ферму ипродать ее. Но они давно уже перестали спорить на эту тему, уважая суждениядруг друга.
Была и еще одна вещь, которая причиняла Питерубеспокойство, – то, что Фрэнк купил им их первый дом. Питер пытался быловозражать, но потом решил не расстраивать Кэти, которая умоляла его позволитьее отцу сделать это. В конце концов она победила. Кейт хотелось иметь большойдом, чтобы поскорее нарожать детей, а Питер, разумеется, не мог себе позволитькупить жилище такого размера, к которому привыкла его богатая жена. Именноэтого-то Питер так и боялся в свое время. Но Донованы провернули все это делоочень деликатно. Отец Кэти назвал уютный тюдоровский дом «свадебным подарком».Питеру он казался настоящим особняком. Достаточно большой, чтобы разместить внем троих или четверых детей, с красивой крышей, столовой, гостиной, пятьюспальнями, комнатой для игр, рабочим кабинетом и уютной кухней в деревенскомстиле. Да, их новое жилище никак не могло сравниться с тем рассыпающимся старымдомом в Висконсине, который отец Питера оставил его сестре. И Питер робкопризнавался сам себе, что он полюбил этот дом.
Кроме того, мистер Донован планировал нанять домработницу икухарку, но тут Питер встал на дыбы и объявил, что сам будет стряпать, еслипонадобится, но не позволит Фрэнку оплачивать им прислугу. Постепенно Кэти саманаучилась немного готовить, но когда подошло Рождество, она уже так страдала оттоксикоза, что не могла ничего делать и основная работа по дому легла на плечиПитера. Его, впрочем, это совсем не раздражало – счастливый супруг снетерпением ожидал появления первого ребенка. Надвигающееся событие казалосьему чем-то вроде некоего мистического обмена, особым утешением за утрату отца,которую он все еще в глубине души очень сильно переживал.
Для них обоих это было начало счастливых и плодотворныхвосемнадцати лет. За первых четыре года у них родились три сына, а после этогожизнь Кэти наполнилась самой разнообразной деятельностью – благотворительнымикомитетами, родительскими советами и прочим, – и ей это нравилось.Мальчики тоже занимались тысячей разных вещей – футболом, бейсболом, плаванием;через некоторое время Кэти вступила в совет директоров Гринвичской школы. Онабыла совершенно поглощена общественной жизнью и очень обеспокоена состояниеммировой экологии, а также другими материями, которыми Питер тоже хотел быинтересоваться, но не успевал. Он обычно говорил, что Кэти занимаетсяглобальными проблемами за них обоих. Ему нужно было только одно – отдавать всесвои силы работе.
