Книга Формула моей любви - Татьяна Алюшина

– Ты специально ходил к известному врачу-гинекологу, чтобы разузнать, какие меры необходимо соблюдать для того, чтобы беременность протекала благополучно и ребенку было хорошо? Чтобы получить рекомендации? – поразилась Клавдия.

– Ну да, я же должен знать, что необходимо делать и как за тобой ухаживать, когда ты в таком состоянии, – небрежно пожал плечами он, не понимая ее преувеличенного удивления.

За рассказом о посещении врача Светлов успел доесть кашу, выпить чаю с бутербродом из правильного хлебца, авокадо и сыра и теперь чувствовал приятную сытость.

– Спасибо, было очень вкусно, – поблагодарил он за завтрак, поднялся, прошел к мойке, собираясь вымыть за собой тарелку с чашкой, и тут вспомнил: – Да! Так какой у тебя срок? Надо в регистратуру позвонить и отметить в твоей карте.

– Восемнадцатая неделя, – постным тоном оповестила Клавдия.

И начала мысленный отсчет: раз-два-три…

Марк кивнул и снова развернулся было к мойке – четыре-пять… – открыл он кран – шесть-семь… – собрался поднести тарелку под струю воды.

Семь секунд понадобилось профессору Светлову, чтобы произвести в уме расчеты, сопоставить и осмыслить факты.

На восьмой секунде он резко развернулся к Клавдии, продолжая держать в руке тарелку, и обескураженно произнес:

– Это мой ребенок! – И, не сводя с Клавдии сверлящего негодующего взгляда, медленно поставил на столешницу тарелку. – Это мой малышок! – И переживая момент полного осознания факта своего отцовства, поразился: – Я же чувствовал, что это родной мой малыш! Вот прямо чувствовал, знал наверняка!

Клавдия молчала, смотрела на его потрясенное выражение лица и изо всех сил старалась сдерживать расползающуюся на лице улыбку.

– Почему ты сказала, что ребенок от этого… – резко переключился на другую мысль Марк.

– Воло… – попыталась напомнить она, но он раздраженно перебил, повысив голос.

– Я помню, как его зовут! – негодовал все больше и больше профессор Светлов. – Почему ты сказала, что это его малыш?

– Я такого не говорила, – спокойно возразила Клавдия. – Ты почему-то сразу же решил, что Владимир и есть его отец. Меня ты не спрашивал, а сам, как я понимаю, и мысли не допускал, что отцом этого ребенка можешь быть ты.

Марк задумался на пару мгновений, видимо, вспоминая их разговор, а с памятью у профессора… ну это мы знаем.

– Да, – посмотрел он на нее, – ты не говорила. – Он резко закрыл кран, в три больших шага подошел к сидевшей на своем месте Клавдии и склонился над ней, сверля взглядом. – Почему ты не сказала мне, не разубедила в этом моем заблуждении?

– А должна была? – ответила Клавдия, твердо глядя прямо ему в глаза. – Ты ведь очень умный, профессор. Настолько умный, что, если бы присуждали Нобелевские премии в области математики, ты бы непременно ее когда-нибудь получил. Вот и подумай, почему я не стала тебя разубеждать. Может, потому что мне за десять лет осточертел весь этот бред, на котором тебя заклинило, про невозможность интимной близости между нами и семьи? А может, я опасалась, что ты еще чего оригинальное удумаешь, лишь бы не быть со мной в полной мере? А может, потому что поняла, что ты настолько боишься любви, что придумал сделать вид, будто не было той ночи, и от страха даже мысли не допустил, что этот ребенок может быть твоим?

Он вдруг нагнулся, ухватил ее за предплечья, поднял рывком со стула, прижал к себе – нежно, осторожно, но крепко поцеловал в голову и произнес тихим, проникновенным голосом:

– Все, все, прости. Прости меня. Я идиот.

Первый раз за все время, которое она его знала, он попросил у нее прощения прямым текстом – честно, искренне, до конца, до самого своего дна попросил.

– Десять лет, – всхлипнула Клавдия и повторила: – Десять, Марк.

– Да, – согласился он, – десять.

– Ты так испугался того, что между нами произошло? – осторожно спросила Клавдия, прижимаясь щекой к его груди.

– Наверное, – признался он, – Это… больше, чем жизнь. Это даже перенести трудно, настолько невероятное единение мы пережили. Я очень часто во сне оказываюсь снова там, в том номере гостиницы и вижу тебя сияющую, залитую розовым солнечным светом и ощущаю потрясающую мощь наших чувств.

– Да, – согласилась Клавдия, разделяя с ним переживания того дня.

Постояли, обнявшись, на одном дыхании, чувствуя друг друга. И вдруг Марк задал настолько неожиданный вопрос, что Клавдия не сразу и сообразила, о чем он спрашивает:

– А как же твой Володя этот? Что ты ему сказала про малыша?

– Володя? – пораженно переспросила она.

– Ну да, этот твой…

– А как он может быть? – все недоумевала она. – Наверное, хорошо. Не знаю. Мы расстались с ним давно. Еще в начале апреля. Вернее, я рассталась, а он считал, что не расстался и еще долго пытался со мной поговорить и что-то там обсудить. А обсуждать было нечего.

– Он поэтому тогда приехал на день рождения Романа Кирилловича?

– Ну, да, – кивнула Клавдия и спросила в свою очередь: – А твоя Валерия? Вы как с ней?

– Никак, – усмехнулся Марк, – прилетел из Сочи и сказал сразу, что мы расстаемся. Не мог я с ней после нас, после того, что пережил с тобой. Да ни с кем уже не мог.

– А со мной боялся, – подсказала Клава.

– Да. По инерции, – вздохнул он покаянно и признался: – Все произошло так неожиданно и так… что я подумал, что после такого ты точно сбежишь от меня и надо как-то тебя удержать. Наверное, от потрясения так подумал, слишком все это было…

– Ничего, – подбодрила она его, – ничего. – И поделилась неожиданно пришедшей на ум мыслью: – А может, кто знает, от того, что десять лет мы шли к этому соединению и что-то такое важное не растратили в себе, друг в друге, в близости своей, у нас так потрясающе получилось. Не знаю, как объяснить. Словно мы перестали быть порознь, а стали одним целым.

А он прижимал ее к себе, гладил тихонько по спине и целовал короткими, нежными поцелуями в маковку. Клавдия откинула голову назад, чтобы видеть его лицо, и улыбнулась со светлой грустью.

– Французы утверждают, что только такая любовь и есть настоящая, вызревшая, как вино, которая прошла процесс молодого, бурного брожения, устояла во всех этапах выделки и холоде подвалов, пережила все испытания и потери и обрела себя. Они называют это: «L’amour est comme le destin» – «любовь как судьба», – перевела она. – Такая взрослая любовь, которая уже не любовь, а судьба.