Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
12.02 РМ. В окнах теплым пятном растекается солнце. Над фанерным водоразделом, в полосе бесноватых пылинок, нет-нет да порхнет чья-нибудь позолоченная солнцем макушка, уголок журнала, чашка с коричневым ободком. А то иногда появится неопознанная рука, проворно вцепится в перегородку, точно пробуя ее на прочность. В последнем окне, прикрытом только тонкими, чайного цвета шторами, начинает представление театр теней. Огромные фигуры голубей жмутся друг к другу на невидимом карнизе и стайками слетают вниз.
Секундится время. Дробит, разъедает, выворачивает душу «пити-пити». Бессмысленность происходящего достигает вместе с солнцем своего зенита. Зачем, к чему все это? Каким изворотливым умом придумано? Как случилось, что я здесь, вязну в этом кошмаре, когда есть на свете коралловые рифы, тропические леса, говорящие попугаи, шарманщики, хлебные деревья, снежные обезьяны, латинские кварталы, китайские стены, мосты вздохов, зеленые холмы...
Возня за окном. Хлопают крыльями голуби. Тонкий солнечный луч доверительно ложится на запястье и тут же тает.
1.00 РМ. Отодвигаются стулья, летят на пол вчерашние крошки. Плачет от усталости аська. Пригорюнившись, остается наедине с собой функция без имени и параметров – зачаток чего-то гениального, быть может. Прочищает горло кран на импровизированной кухне (стол, стулья, мойка). Шуршит оберточная бумага, скрипят судки, как седло под капуцином. Кто-то стеснительно, наводя на всех скуку, достает из газетного кокона поллитровую банку с сероватым супом. Обнажаются бутерброды с колбасой и сыром, извлекается на свет божий сплющенная со всех сторон котлета, утыканная, как индейский вождь, перьями укропа. На стол вкрадчиво падает, кружась, засохший завиток петрушки. Изменив центр тяжести, зал обманчиво пустеет. Обед.
На короткое время я остаюсь одна, тет-а-тет с театром теней, с «и пити-пити-пити». Жизнь – невозможная штука. Невозможная.
3.00 РМ. Маленький антракт, едва заметное колебание воздуха. С Олимпа спускаются тим-лидеры, снуют туда-сюда их подопечные (брожение умов). У каждого второго в руках кулечек с овсяным печеньем и бананами – ни дать, ни взять малыши на новогодней елке. Рацион сотрудников пуповиной связан с материнским организмом ближайшего продуктового магазинчика: наш питается печеньем и фруктами.
Под потолком роятся ангелоподобные тени. Голуби, словно с горки, по очереди скатываются со своего насеста. В открытое окно закатывается спелый осенний день. Шевелят усами кактусы. Между сценой и стеной есть провал, длинный и обманчиво, в одну букву, неглубокий, где еще с богемно-театральных времен пылятся истлевшие останки картонных берез, обглоданная мышами корона, копья и флаг неизвестной державы. В солнечные дни, почему-то именно под вечер, я часто представляю себе, что лежу на дне этой продолговатой лунки, присыпанная бутафорией, занесенная песком и илом, как затонувший корабль. Откуда-то сверху доносятся гулкие шаги, голоса, смех таинственных существ, на поверхности что-то происходит, играют и дрожат блики. Я вижу стайки рыб, пузырьки воздуха, песчинки и не могу отделаться от чувства, будто все это уже было, будто я уже пряталась когда-то на дне морском и меня не нашли.
Были времена, когда я, тоже под вечер, думала о том, что вот, еще один день прошел бесцельно, ничего не сделано настоящего, правдивого, действительно важного; что день прошел, а за мной никто так и не явился. Никто не спас. Я давно уже никого не жду, но вечернюю грусть о чем-то утраченном побороть так и не сумела.
4.30 РМ. На запястье усаживается знакомая полоска света. Солнечный луч и рыжий бобер – два единственных светлых пятна на этой картине.
6.07 РМ. Охает и мигает дряхлый лифт. Он, как и все в этом здании, мастерски тянет время, уминает его за обе щеки. Мертвые создания, жадные до всего живого, день за днем съедают мою жизнь, завтракают, обедают и ужинают, не забыв о полднике, моими мечтами, моими наивными надеждами. Лопают, хряпают, широко открывая пасть, брызжут слюной, разгрызают живую ткань – уже не жизни. Бездонные, плотоядные желудки на ножках.
Но вот и дверь, одна, вторая, ни с чем не сравнимый миг, волна трепещущего воздуха, звуки, запахи, цвета – до дрожи, – и вот она, настоящая, близкая, безымянная красота, привет, толстуха, я без тебя жить не могу!
Трудности перевода
Над художником нет господина. Над ним нет никого.
Джулиан БеллингСлетали покровы, падала мебель, жалобно дребезжал в буфете туго спеленатый фарфор. Стены и пол раскачивались, на голову мне что-то сыпалось (мелькнуло безумное – сера), утлая комнатушка трещала по швам. Я в ужасе смотрел на Жужу: с веселым и страшным блеском в глазах она стаскивала серые саваны и бросала их на пол. Что-то бормоча себе под нос, она, казалось, забыла о моем существовании. Я стоял, беспомощный, оглушенный, на своем островке в центре комнаты: мой мир, мой храм, мой склеп рушился у меня на глазах. Стало светлее, и я понял, что кто-то открывает ставни (неужели Жужа? Только что была здесь): мощные снопы пыльного света, как огромные прожекторы, вспыхивали у меня за спиной. Сквозь прах и туман проступали нерешительные контуры чего-то нового, лучистого и многоголосого. Я различал силуэты людей – в лодочках, на мосту, под деревьями. Воздушные, тонкие тела изгибались павлиньим пером, пританцовывали, смеялись, в густом фиолетовом небе расцветали фейерверки. Какие-то дамы в масках – карминно-красная с огненными кудрями и дымчато-черная с ледяными – ласково мне улыбнулись. Я учтиво им поклонился и поправил маску: мое лицо было мокрым от слез. Жужи нигде не было видно.
Я шел вдоль пруда, вглядываясь в призрачных Коломбин и Пьеро, что скользили в серебристых лодочках по его ртутной глади. Толкаясь, хохоча, мимо меня пробегали Венецианские дамы, Коты, Доктора, Тартальи, Капитаны, Панталоне, пестрые, как попугаи-неразлучники, Влюбленные. Вспыхнул и потух на ажурном мосту Арлекин. Справа расплывалась в теплых огнях сцена с оркестром, в прорезях черной листвы полыхали танцующие парочки. Белое на черном, черное на белом. Кто же, кто? Вот эта щуплая фигурка в бауте? Или вон та дама из ляпис-лазури, что стоит в тени беседки? Нет, скорее всего, Коломбина. Но сколько же их здесь, в ромбах, шляпах, париках, в кринолинах и совсем коротеньких юбчонках, бледные и надменные, смуглые и манящие. В томных беседках, на мостиках, у лимонных фонарей их тысячи, десятки тысяч.
Кто-то тронул меня за плечо. Взрыв смеха. Я обернулся: прилизанный ферт на ходулях, пузатый и легкий, как воздушный шар, в белоснежном жабо и шапочке с помпоном, с черной жемчужиной слезы на белом лице, вежливо осклабился. Я видел эту сценку миллион раз, я знал, что будет дальше, шаг за шагом, и, нахмурившись, продолжил путь. Снова гогот. И снова улыбочка в ответ на мой вопросительный взгляд. Отцепись! Я пошел медленней прислушиваясь, спиной угадывая, что толстяк бесшумно крадется следом. Через несколько шагов я круто обернулся: так и есть – пародирует мою походку, толстая каракатица! Я, такой блазированный, такой многомудрый, был раздосадован этим затертым до дыр ветхозаветным трюком. Я скорчил гримасу – он в ответ, я замахнулся – он тоже, в утрированном гневе балансируя на своих ложноножках, застыл в гротескной позе. Хохот, жидкие хлопки декольтированных смуглых девиц и их тщедушного кавалера в голубом. Впереди, у одной из беседок показался глотатель огня – вихляющий бедрами, весьма разнузданный Кот, который в перерывах между «огненными глотками» хамовато мяукал, а под конец скинул голову с плеч и оказался престарелой губастой матроной с крашеным клоком синих волос. Пернатые дамы со своим пигмеем свернули на мост.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
