Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
Валерий дважды склонил голову, обращаясь сперва к старшей, потом к младшей Лиине:
– Прощайте, госпожа, прощайте, госпожа. Повернулся, вышел.
Навсегда.
Эпилог
Когда за Валерием закрылась дверь, женщина подошла к дочери, положила ей руку на плечо:
– Зачем ты так?
– Но он и вправду ни слова не понял, да и не хотел понимать.
– Ну а ты поняла, что ты натворила? Он ведь забыть тебя не сможет. Ты будешь нужна ему всегда. И чем дальше будет отступать время, тем ярче будут его воспоминания и неизбывней грусть.
– Ну и что? Разве это плохо?
– А когда умрет его жена (я знаю – он останется вдовцом), ни одна женщина не сможет привлечь его надолго.
– Ну а в этом что плохого? Неужели то, что он хоть сейчас готов дать развод матери своих двух детей – лучше?
– Да, это плохо.
– Мам, не надо больше вспоминать о нем. Теперь я уже ничего не могу изменить. А он мне и вправду нравился. Особенно в первые дни. А кровь на кинжале – не баловство. Я хотела узнать, кто римлянину нож подбросил.
– А на косточках не могла посмотреть?
– Какой толк с этих костей! Тут не гадать, а знать надо. Наверняка.
– Тогда думай. Кто во дворце свой? Кто знает все наши силы, кто предпочитает все делать чужими руками? Кто хочет быть первым, а сам всегда на вторых ролях?
Глядя матери в глаза, девочка зажала обеими руками рот, словно боясь, что хорошо знакомое имя сорвется с языка.
– Да, – подтвердила ее догадку мать.
– Невозможно. Ты же спасла ему жизнь! Он же всегда и во всем поддерживал тебя! А сегодня утром он так расхваливал тебя перед всеми!
– Да. Но разве он лгал? Он говорил правду. Только не всю. Да и рьяно поддерживать он меня стал только в последние дни.
– Но ведь это его воины остановили…
– Конечно. Отпускать убийцу он не собирался. Кстати, как ты узнала про кинжал?
– Из-за своего любопытства. Заглянула к римлянину в комнату во время его отсутствия, сдвинула случайно пергамент на столе. Вот и все. Но что нам теперь делать? Я бы этого любителя все делать чужими руками…
– Нет. Пусть живет. Скоро он будет нужен, а его смерть изменит соотношение сил вокруг нас.
– Опять играть в весы и гирьки? – девочка сжалась, подперла кулачками лицо. – Не хочу. Надоело. Сама ведь говорила, что с людьми надо по-человечески, а не как с гирьками.
– Ну а жить ты хочешь? До весны выдержишь, а с первой водой – в путь. Мне все это тоже надоело. Особенно хитрить и изворачиваться ради власти. Ну до чего подлое создание! Любого подличать заставит. Как я ее ненавижу! – женщина вдруг побледнела, стиснула зубы, сжала губы и веки.
– Мама, мама! – испуганная девочка подбежала к матери. – Мамочка, что с тобой? Мама! – она обхватила мать руками, стараясь заглянуть ей в глаза сквозь сцепленные ресницы.
– Ничего, просто вспомнила.
– Мама, мамочка, – девочка подвела ее к креслу. – Ну, сядь, ну, пожалуйста.
– Ничего, Лиина, ничего, – слабо отбивалась женщина. – Все уже прошло. Все в прошлом. В прошлом…
– Что в прошлом, мама? Что в прошлом? Скажи. Ну почему ты все скрываешь от меня? Почему я ничего не знаю о прошлом? Ничего не знаю о своих родных? Живу словно полевой цветок!
– Братья твои, Лиина, умерли, – голос женщины перешел в сорванный шепот. – Старшему, Кутиму, двенадцать было, Хушу – десять, Ассуру – шесть, а Ясию, младшему, – всего три года. Ты тогда была частью меня. Их зарезали. И отца твоего зарезали. Просто чудо, что мне удалось скрыться. Чудо, что в той калитке, к которой я прибежала, стоял Фелиний, чудо, что он не забыл… Люди ведь редко помнят добро. Знаешь, за что их убили? За власть! Будь она проклята!
– Не надо, мама, зачем? Ну зачем нам эта власть? Одни заботы, – приникнув к уху матери, девочка заговорщически зашептала: – Давай домой в терновый лес вернемся? Хижину построим заново. Мы до снега успеем. В погребе два кувшина муки осталось, кувшин масла, кувшин маслин соленых. И еще четыре сыра есть. Пусть они тут грызут друг друга, раз им это так нравится. Мы и сами по себе проживем. Славно проживем!
Хитрость ее удалась, перечень спрятанных дочерью продуктов отвлек женщину от тяжелых мыслей и воспоминаний. Притворяясь рассерженной, она спросила:
– Мука? Сыр? Маслины? Это так ты меня слушаешься? – она схватила дочь за ухо.
– Мама, пусти…
– Вот как ты меня слушаешься! Что я говорила?
– Ну, мам! Больно!
– Я говорила: все выставляй, а ты припрятала?
– Ну не мукой же было угощать!
– А маслины? А сыр? Ах ты!
– Мама! – громко запищала девочка, и женщина выпустила ее.
– Уши тебе оторвать мало.
Девочка прижала ладонь к уху, сморщилась, как будто ей действительно причинили боль, ответила резонно:
– Так зачем же рвать?
– Ну и хитрюга же ты.
Лиина подошла к матери, положила ей голову на плечо:
– Разве это плохо? Мам, а может правда, уйдем? А?
– Нет. Чем тогда налог платить?
– Какой налог, мама? Да с нас же теперь здесь никто и никогда налог даже спрашивать не посмеет.
– Не с нас. С других. Чем им платить? Весной уйдем. Весной никто с народа налоги требовать не посмеет. Далеко уйдем. И навсегда… Боже мой, как все грустно!
– А мне вот совсем не грустно, – возразила девочка. – Новые люди, новые земли, а мы – сами по себе. Никому и ничем не обязаны. Идем, куда хотим. Мама, а в Рим можно?
– В Рим?
– Да, в Рим. Это такой красивый город! Там так много людей! – глаза девочки сияли, голос звенел, как серебро.
Легкомыслие молодости надежно защищало юное сердце от чужой подлости, неблагодарности, трусости и обмана. Привычная жизнь рухнула, но Лиина была только рада этому.
Что было в прошлом? Скудность и одиночество. О таком не жалеют. Ну не станет она почетной женой царского наследника, не скроют от нее глухие стены дворцового гинекея ни солнце, ни ветер, ни все дороги мироздания. А самое главное, и девочка верит – придет день и она обязательно встретит на одной из этих дорог свою любовь.
Любовь. Ту самую, которой никогда не торгуют. Единственную, неподдельную, неразменную. Одну и на всю жизнь, как это было у ее матери!
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
