– Эшерих, я только и слышу: терпение, терпение! Вы что, полагаете, у нашего руководства и правда хватит терпения? Боюсь, скоро нам очень не поздоровится. Сами подумайте, сорок четыре открытки за полгода, то есть за неделю к нам попадают примерно две штуки, начальство-то в курсе. Меня спрашивают: ну так как? Почему никто еще не схвачен? Чем вы, собственно, занимаетесь? Флажки втыкаем да в потолок плюем, отвечаю я. И получаю по шапке и приказ в течение двух недель взять этого типа.
Комиссар Эшерих усмехнулся в песочные усы.
– А вы даете по шапке мне, господин обергруппенфюрер, и официально приказываете взять его в течение недели!
– Не скальтесь как идиот, Эшерих! Из-за такого дела, дойди оно, к примеру, до Гиммлера, можно самую замечательную карьеру угробить, и, возможно, однажды в концлагере Заксенхаузен мы с вами помянем недобрым словом времечко, когда еще могли втыкать красные флажки.
– Без паники, господин обергруппенфюрер! Я старый полицейский и знаю, тут ничего лучше не придумаешь, можно только ждать. Пусть эти умники сами предложат, как изловить нашего Домового. Так ведь и они наверняка не знают.
– Эшерих, не забывайте, если сорок четыре открытки попали к нам, то, значит, как минимум столько же, а может, и больше сотни ходят сейчас по Берлину, сеют недовольство, подстрекают к саботажу. Нельзя же смотреть на это сложа руки!
– Сотня открыток! – рассмеялся Эшерих. – Много вы понимаете в немецком народе, господин обергруппенфюрер! Тысяча извинений, господин обергруппенфюрер, я ничего такого в виду не имел, нечаянно вырвалось! Конечно, вы прекрасно понимаете немецкий народ, наверно больше, чем я, но люди-то теперь ужасно боятся! Они сдают открытки – по городу определенно ходит не больше десятка!
После гневного жеста из-за оскорбительного заявления Эшериха (народ из уголовки все-таки до невозможности глуп, а вдобавок еще и обнаглел!), после того, стало быть, как обергруппенфюрер Пралль ответил на оскорбительное заявление Эшериха гневным взглядом и яростным взмахом руки, он сказал:
– Но и десяток – это слишком много! Одна – уже слишком много! Их вообще быть не должно! Вы обязаны арестовать этого человека, Эшерих, и побыстрее!
Комиссар молчал. Он не сводил глаз с мысков блестящих сапог обергруппенфюрера, задумчиво поглаживал усы и упорно молчал.
– Молчим, стало быть! – раздраженно вскричал Пралль. – И я знаю, о чем вы думаете. Вы думаете, я из тех умников, что только и умеют разносы устраивать, а ничего получше предложить не могут.
Комиссар Эшерих давным-давно разучился краснеть, но в этот миг, пойманный на сокровенных мыслях, был чрезвычайно близок к тому, чтобы покраснеть. А вдобавок смутился, чего с ним не бывало с незапамятных времен.
Все это, разумеется, от обергруппенфюрера Пралля не укрылось. И он весело сказал:
– Что ж, я вовсе не хочу вас смущать, Эшерих, нет-нет! И не собираюсь давать вам советы. Вы знаете, я не полицейский, меня просто сюда командировали. Но разъясните мне кое-что. В ближайшие дни мне определенно придется докладывать об этом деле, так что хотелось бы иметь подробную информацию. Никто не видел, как этот человек подбрасывает открытки?
– Нет.
– И в домах, где они найдены, никто не высказывал подозрений?
– Подозрений? Да подозрений-то полно! Подозрения нынче повсюду. Только вот стоит за ними не более чем злоба на соседа, потребность настучать, доносительский зуд. Нет, это не улики!
– Ну а те, кто нашел открытки? Все вне подозрений?
– Вне подозрений? – Эшерих скривил рот. – Боже мой, господин обергруппенфюрер, кто нынче вне подозрений? Да никто. – И, глянув в лицо начальника, поправился: – Или все. Но мы тщательно проверили этих людей, причем не один раз. С автором открыток никто не связан.
– Вам бы в пасторы пойти, – вздохнул обергруппенфюрер. – Вы прекрасно умеете утешить, Эшерих! Стало быть, остаются сами открытки. Как там насчет зацепок?
– Небогато. Весьма небогато! – отвечал Эшерих. – Не-ет, в пасторы ни к чему, лучше уж я вам покаюсь, господин обергруппенфюрер! После его первого прокола с единственным сыном я думал, он сам выдаст себя мне на расправу. Но он хитер.
– Скажите-ка, Эшерих, – неожиданно воскликнул Пралль, – вам не приходило в голову, что это может быть женщина? Мне вдруг подумалось, когда вы сказали про единственного сына.
Секунду комиссар ошарашенно смотрел на начальника. Задумался, потом огорченно покачал головой:
– Тоже не может быть, господин обергруппенфюрер. Именно здесь я уверен на сто процентов. Домовой – вдовец или, по крайней мере, одинокий мужчина. Будь в этом деле замешана баба, давно бы пошли разговоры. Сами прикиньте: полгода! Так долго ни одна женщина не сможет держать язык на привязи!
– Но мать, потерявшая единственного сына?
– Тоже нет. Как раз она-то и не сможет! – решил Эшерих. – Тот, кто горюет, нуждается в утешении, а чтобы получить утешение, надо говорить. Нет, женщина в этом деле определенно не замешана. Тут работает один человек, мужчина, и он умеет молчать.
– Я же говорю – пастор! Ну а другие зацепки?
– Негусто, господин обергруппенфюрер, весьма негусто. Я более-менее уверен, что этот человек жмот или в свое время рассорился с «зимней помощью». Ведь он, что бы ни писал в открытках, еще ни разу не забыл призвать: «Не жертвуйте на “зимнюю помощь”!»
– Н-да, если искать в Берлине такого, кому неохота жертвовать на «зимнюю помощь», Эшерих…
– Вот и я говорю, господин обергруппенфюрер. Слишком мало. Слишком.
– А кроме этого?
Комиссар пожал плечами:
– Мало. Ничего. С некоторой уверенностью, пожалуй, можно допустить, что автор открыток не имеет постоянного места работы, ведь их находили в самое разное время дня, от восьми утра до девяти вечера. А с учетом количества народа на лестницах, которыми пользуется Домовой, надо полагать, каждая из открыток наверняка была найдена вскоре после того, как ее подбросили. Еще что? Он работает руками, в жизни писал мало, но в школе явно учился неплохо, орфографических ошибок почти нет, манера выражения не сказать чтобы нескладная…
Эшерих замолчал, оба довольно долго не говорили ни слова, рассеянно глядя на карту с красными флажками.
Потом обергруппенфюрер Пралль произнес:
– Крепкий орешек, Эшерих. Крепкий для нас обоих.
– Слишком крепких орешков не бывает – щелкунчик в конце концов любой расколет! – утешил комиссар.
– Заодно можно и пальцы прищемить, Эшерих!
– Терпение, господин обергруппенфюрер, немножко терпения!
– Главное, чтоб наверху потерпели, дело-то не во мне, Эшерих. Поработайте головой, Эшерих, может, придумаете что получше вашего дурацкого выжидания. Хайль Гитлер, Эшерих!
– Хайль Гитлер, господин обергруппенфюрер!
