Пожалуй, это было самое милое, что Мехмет когда-либо ему говорил, и посреди всего этого безобразия Джордж даже ощутил приступ любви и доброты.
– Ты уволен, Мехмет.
– Что?!
– Я не сержусь на тебя. И даже не разочарован тем, как ты работаешь. Хотя, может, и есть немного. Но если ты останешься здесь, однажды тебе придется взвалить дела всей студии на себя, и это будет самое печальное событие на свете. Ты заслуживаешь лучшего.
– Джордж…
– У меня в банке тонна денег от этих чертовых табличек. Я выплачу тебе солидную компенсацию. Но тебе нужно браться за ум, Мехмет. Я серьезно.
Мехмет открыл было рот для возражений, но вдруг застыл:
– Насколько солидную?
Джордж рассмеялся. Что в последнее время случалось все реже.
– Рад был знакомству, Мехмет.
– Что, я должен уйти прямо сейчас?
– Нет. Конечно нет. Сперва закончи с беджиками для конференции.
Джордж вернулся к вырезанию, но руки очень быстро теряли былое проворство. Он посмотрел на первую табличку, которую они с Кумико создали вместе, все еще висевшую на стене над его столом. Дракон и Журавушка – опасность и безмятежность – смотрели на него со стены. Чудо первого шедевра. Как это ему тогда удалось?
И как ему, черт возьми, это сделать теперь?
Через день после вечеринки Кумико аккуратно расставила все таблички из своей «личной» серии на книжных полках в его гостиной – по кругу, так, чтобы вся история рассказывалась по порядку.
Мандала его души, составленная из ее табличек. Он сосчитал их. Тридцать одна.
– Осталось закончить всего одну, – сказала она.
– Конец истории, – отозвался он. – Будет ли он счастливым?
Она улыбнулась так, что у него защемило сердце:
– Смотря что ты считаешь счастливым.
Джордж обвел взглядом таблички:
– Все, как всегда, зависит от случайных обстоятельств, не так ли? И счастье каждого может улетучиться в любой момент.
Она посмотрела на него:
– Ты боишься, что у тебя можно отнять твое счастье, Джордж?
– А кто этого не боится?
Она задумалась, глядя на предпоследнюю табличку.
– Еще одна, – повторила она, – и конец этой истории.
Еще одна – и конец, думал он теперь, глядя на недовырезанную фигурку и гадая, какие кусочки бумаги куда и как добавлять и что, вообще говоря, постепенно из них получается. Эта фигурка предназначалась для последней таблички Кумико, которая, как всегда, отказалась сообщить ему, чего именно от него хочет. Впрочем, «отказалась», пожалуй, слишком сильное слово, скорей уж она просто избежала ответа, когда он об этом спросил, но с каждым днем его беспокойство усиливалось. Ибо это все больше походило на экзамен, который он может вот-вот завалить.
– Ты – художник, Джордж, – сказала она. – Прими это как данность. А если ты художник, ты поймешь, когда нужная форма появится из-под твоей руки.
– Но над чем работаешь ты? Если бы я знал…
– Лучше тебе не знать.
И тогда Джордж, к своему же удивлению, съязвил:
– Еде-то я уже это слышал…
Они не ругались после этого, но в воздухе теперь повисла холодная вежливость. Возможно, им и правда следовало бы наорать друг на друга, поссориться по-настоящему хотя бы однажды, чтобы в итоге либо окончательно расстаться, либо – и Джорджу это казалось наиболее вероятным, и вовсе не потому, что он сам жаждал этого, – сблизиться еще сильнее. Но вместо этого она (вежливо) настояла на том, чтобы уйти к себе, заявив, что ей крайне важно закончить работу прежде, чем она окончательно переселится к нему.
Он надеялся, что это отнимет у нее сутки, ну двое, но дни шли за днями, затем пролетела неделя, а Кумико все работала у себя и не спешила переезжать к нему насовсем. Мало того, неделя эта сопровождалась проклятой лихорадкой, а также сплошными неудачами в собственной работе, и вот в один ужасный, отвратительный вечер после того, как он прождал ее целый день, в его голову закралась одна-единственная, но смертоносная мысль о том, что она просто не любит его.
И мысль эту оказалось слишком страшно вынести в одиночестве.
Это не заняло и нескольких секунд, непостижимых и мимолетных, но он вдруг понял, что уже взял телефон и набрал номер Рэйчел.
– Джордж, – отозвалась она так, будто заранее знала, что ему нужно.
Примчалась она сразу же, невзирая на поздний час, и показалась Джорджу совсем немного, но все же безумной.
Но это не остановило его.
– Это для вашего большого проекта? – спросил Мехмет, выныривая из-за его плеча так внезапно, что Джордж подпрыгнул на месте.
– Боже, Мехмет, я чуть не порезался! – воскликнул он. – Какого большого проекта?
– Ходят слухи…
– Какие слухи? У нас просто небольшой перерыв, вот и все.
– Главное – заглядывать в правильные источники, Джордж, а с этим у тебя нелады. Но информация не перестает распространяться лишь потому, что ты этого не хочешь.
– О чем ты?
Мехмет вздохнул так, словно разговаривал с тупым учеником:
– Ваши таблички отлично продавались. Потом вы вдруг прекратили их делать…
– Мы не прекратили, мы просто…
– Я тебя умоляю. Как реагируют люди, когда не могут чего-нибудь заполучить? Они ведут себя как дети. Дайте, дайте, дайте. Если бы вам нужен был меньший спрос, вы бы изготовили уже миллион табличек, а не ноль!
Джордж вернулся к вырезанию:
– Я за всем этим не слежу. Нет никакого большого проекта. По крайней мере, для них.
Мехмет пожал плечами:
– Ну, и ладно. Может, хотя бы сам этот разговор подкинет вам какую-нибудь идею? Искусство – оно ведь на этом строится, правда?
Джордж вздохнул и потер пальцами виски. Ему действительно нездоровилось. Возможно, стоило бы на сегодня с работой покончить. Он вырезал и сам не знал что именно из заплесневелого томика «Золотой чаши»[21], найденного в лавке старьевщика и купленного всего за фунт. Книга эта, как он подозревал, могла бы послужить глубочайшей метафорой для его ситуации, если бы он сам или кто-либо из его окружения удосужился ее прочитать. Но все, что ему было известно о сюжете, он почерпнул из аннотации на задней обложке. Что-то там насчет золотой чаши, подаренной в знак любви, которую раскололи снизу доверху. Он оторвал обложку, выкинул в мусор и принялся терзать лезвием страницы, пытаясь представить, что могло бы понадобиться Кумико для последней таблички.
