Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
– Но по оправе было видно, – возразил дяденька, – что штучка современная. Поэтому Валя Андреева и спросила, Слувис ли это. Они разговорились, познакомились. Валя отдыхала там со своим сыном и его дочерью, то есть со своей внучкой. Сын был приятного вида, высокий и крепкий, светлоглазый блондин, но абсолютно неразговорчивый.
Однажды они пошли гулять вшестером: Лиза с Валей Андреевой, две девочки (Лизина-Димина дочь и Валина внучка), Дима и Валин сын. Девочки гонялись друг за другом, бежали вперед. Завидев очередную детскую площадку то есть качели, горки, коромысла и карусели, начинали на них прыгать и скакать, радостно визжа. Взрослые доходили до этого места, шли дальше – Юрмальский пляж тянется километров на двадцать. Девчонки спохватывались, что старшие ушли вперед, бегом догоняли их, недолго шли рядом, переводя дыхание, потом вдали видели еще одну детскую площадку и снова убегали вперед к качелям-каруселям. Лиза о чем-то разговаривала с Валей. Наверно, Валя рассказывала ей подробности личной жизни Слувиса, а также своей собственной и прочих членов Союза художников.
Итак, две разновозрастные дамы, две маленькие девочки и двое сравнительно молодых мужчин. Валин сын был моложе Димы лет на пять, но какая разница. Но этот голубоглазый красавец – тоже, кажется, художник – за всю прогулку не проронил ни слова. Буквально ни слова, а также ни междометия, ни вздоха, ни хмыканья, ни даже адресованного Диме кивка, хотя Дима честно пытался начать разговор об искусстве, о погоде и о политике. Но в ответ на любой Димин вопрос этот парень бил ногой по мячу. Он был босиком. Он взял с собой футбольный мяч и всю дорогу, все эти пять, наверное, километров неспешной прогулки, все эти два, наверное, часа времени он играл сам с собой в футбол. Пинал мяч, мяч улетал то в море, то в кусты, то под скамейку. Он трусцой бежал за ним, слегка изображая нападающего на поле, выковыривал его ловким движением ноги из-под скамьи или из кустов, как будто из-под ног защитников команды-соперника, и пинал дальше. И вот так два часа, а может быть, и с лишним.
Потом Дима спросил Лизу:
– Какой-то он, честное слово, странноватый, тебе не кажется?
Слово «странноватый» Дима произнес с иронично-сочувственной интонацией, показывая, что не хочет сказать «чокнутый». Даже в разговоре с женой Дима старался придерживаться правил вежливости, которые потом назвали политкорректностью.
– Какой-то ну совсем странный, – повторил он.
На что Лиза столь же политкорректно – ах, да! тогда не было такого слова! – столь же корректно, без приставки «полит-», ответила цитатой из Грибоедова:
– Не странен кто ж?
Но Дима воспринял это как намек, укол, упрек и даже оскорбление, как явное желание обидеть.
Дима в этом прочитал вот какой подтекст: «Ты, голубчик, так радостно и весело обсуждаешь и, честно говоря, осуждаешь какого-то замкнутого и неразговорчивого молодого человека. Ну да, человек с легким шизоидным радикалом. Он слегка аутистичен – не в клиническом смысле, а скорее в бытовом. Но ты же про него ничего не знаешь. Он художник. Может быть, работает напряженно, тяжело. Кажется, какой-то монументалист, расписывает стены, и ему надо отдохнуть, отвлечься от всего. Но даже не в том дело. Он моложе тебя на пять лет, он еще имеет право побыть странным; у него всё впереди. А кто ты? Вот ты говоришь: „он странный“. То есть ты хотел сказать „шизанутый“, что играет сам с собой в футбол и ни с кем не разговаривает. А ты? О, да! Ты со всеми разговариваешь. Всеобщий любимец. Лучший в мире рассказчик анекдотов – а дальше что? Что ты представляешь собой? В социальном смысле? Кто ты? Тебе уже за тридцать лет. Что ты сделал? Что ты создал? Ровным счетом ничего. Ты сам не можешь ответить на вопрос, кто ты такой. Ну скажи, ты кто? Я не о паспортных данных говорю – ты меня прекрасно понял. Чем ты занимаешься? В жизни вообще и в этот год, в это лето, в этот месяц в частности. Что ты делаешь „для прожитья“, what do you do for a living, I wonder? Вот что ты, например, делал те две с половиной недели, пока мы были здесь, а ты оставался в Москве? Ну скажи честно! Играл в преферанс с Сашей и Андрюшей? Болтал о философии с другим Андрюшей? Или сидел за пишущей машинкой? Курил одну за одной и притворялся, что пишешь пьесу? Или просто честно и непритворно сидел на кухне, пил крепкий сладкий чай, по лени своей заваривая его прямо в чашку, чайная ложка заварки и кипяток сверху, ел хлеб с маслом и в пятый раз читал рассказы Чехова или, пуще того, «Фрегат „Палладу“» Гончарова? А потом ехал на дачу, спал до десяти утра, а потом часа два с половиной завтракал со своей мамочкой, слушая ее бесконечные идиотские рассказы об академических женах, о том, во что была одета Катя Куперман и что сказала Аня Трофимова-Чередниченко, жена покойного Юлия Вениаминовича, дочери покойного, Ане Трофимовой-Давтян, и что та ей возразила, и обсуждаешь всю эту словесную шелуху, производя этой шелухи всё новые и новые порции, а потом ложишься на диван, придвигаешь к себе телефон и начинаешь звонить в Москву в поисках компании, куда тебя пригласят, нальют тебе водки, а ты будешь рассказывать анекдоты и далее смотри с самого начала. Так кто же здесь, с позволения сказать, странный? Этот молчаливый парень с футбольным мячом или ты, мой дорогой муж, отец моего ребенка?»
Вот так Дима услышал это корректное «Не странен кто ж?».
Впрочем, мы всегда слышим сами себя, а значит, Дима всё услышал правильно и поэтому не стал выяснять отношения, указывать Лизе на некие подводные камни, на интонации. Ах! Что может быть ужаснее в ссорах, когда тебе говорят: «А что я, собственно говоря, такого сказала?», а ты отвечаешь: «Не важно что. Важно – как, каким тоном. Тон делает музыку!»
– Какой ты пошляк!
Это не Лиза сказала Диме. Это он сам себе сказал.
С Валей Андреевой они попытались повидаться в Москве, продолжить знакомство. Но, кажется, ничего из этого не вышло.
Еще там был пожилой друг Вали Андреевой. Даже не пожилой, а совсем уж престарелый. Какой-то мэтр декоративно-прикладного искусства из Ленинграда. Изящный, высокий, седой и очень аккуратный старик. Если бы Диме сказали, что это директор Института высокочастотной электроники или начальник главка какого-нибудь экономического министерства, Дима бы поверил скорее. Когда Дима и Лиза с ним познакомились, он дал им визитную карточку. Там было написано: такой-то, заслуженный художник РСФСР, член-корреспондент Академии художеств, и дальше от руки приписано – лауреат Государственной премии СССР.
– Смешно! – сказал мальчик.
– Ни чуточки, – сказал я.
Юля и Мышка
Это было не в то лето, когда я был в Дубултах с Леной.
Господи, конечно, я был не с Леной, а одновременно с Леной. Люди довольно часто так невинно, так походя, так «языково» врут: я был на Рижском взморье с Леной. И слушатель этого рассказа, какой-нибудь приятель лет через пять может вообразить себе неизвестно что. То есть известно что: именно то, на что ты эдак невзначай намекаешь. Хотя на самом деле врешь. Но уже сам через год, два, три начинаешь верить, что не ты приехал с мамой в дом отдыха, а потом туда к своим родителям приехала девушка по имени, скажем, Лена, а что вот этак: «Мы с Леной были на Рижском взморье».
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
