Вой сирен.
– Я нашел тебя. Оранжевые всполохи. Красные. Чернота.
Стена. Движется. Невыносимый жар.
– Все в порядке. Ты в безопасности. Меня сложили вдвое. Перекинули через плечо.
Легкие слиплись.
Горло как открытая рана.
– Я нашел тебя.
Чьи-то руки у меня на спине, на ногах.
Ночное небо кружится в диком вихре.
Оранжевые всполохи.
На помощь.
Красные.
На помощь.
На помощь.
Помогите мне.
Чернота.
Глава двадцать шестая
– Ну, вот ты и пришла в себя.
Ощущение такое, будто мою голову резали ножами, царапали когтями и драли клыками, причем одновременно. Глаза жжет, все кажется размытым. Хочу поднести руки к вискам, но это движение тоже вызывает острую боль – на этот раз в груди. Я в комнате с бледно-желтыми стенами.
– Осторожнее, – бросается ко мне папа.
– Что? – Я закашливаюсь. Пытаюсь сесть, но сил хватает только чтобы приподнять голову. Снова откидываюсь на подушку. Во рту странный неестественный привкус – то ли машинного масла, то ли яда, то ли металла.
– Лежи спокойно, не двигайся. – Папа похлопывает по моему колену, будто ласкает спящую кошку. – С тобой все в порядке. Слава богу, с тобой все хорошо.
– Что случилось? – Безболезненно я могу двигать только глазами, поэтому активно этим и занимаюсь, жадно изучая обстановку.
В комнате два окна, по сторонам развешаны фотографии в рамках. Парусники. Девочка с воздушным шариком у океана. Натюрморт с фруктами и чайником.
– Ты в больнице, – отвечает папа.
Он барабанит пальцами по подлокотникам кресла, словно играет на воображаемом пианино.
– Это я поняла, – говорю я.
Глядя в окно, пытаюсь прикинуть, который сейчас час, но не понимаю, где солнце. Хотя какая разница, это мне все равно не поможет. В сознании на мгновение вплывают жуткие картины. Я закрываю глаза.
Огонь. Дым. Митч.
– Митч, – хриплю я.
– С ним все хорошо, – торопится сказать папа. – Все целы. Это была случайность.
– Что было случайностью? – спрашиваю я. Папа смотрит на меня так, будто ему хочется, чтобы он моргнул – и мы оба исчезли.
– Пожар, – тихо отвечает он. – Ты не погасила свечку. Загорелась штора. Слава богу, Митч подоспел вовремя и спас тебя.
Я открываю глаза. На потолке мокрое пятно. Оно похоже на круассан.
– Что тебе дать? Пить хочешь? – Передо мной мелькает розовый пластиковый поднос. Папа подносит к губам розовую чашку с такой же розовой соломинкой, и я делаю глоток. – Пока хватит, – останавливает меня он, и я выпускаю соломинку.
Я шевелю пальцами ног. Ощупываю руки. Все цело, но все болит.
– С тобой все в порядке, – говорит папа, беря меня за руку. – Ты надышалась дымом, но цела и невредима.
Подмышки покалывает от выступившего пота, и это странно, потому что на мне нет ничего, кроме бесформенной хлопчатобумажной сорочки, а накрыта я тонкой больничной простыней. Руки и ноги покрыты гусиной кожей.
– Пап, – вдыхаю я.
– Отдыхай, – отвечает он, его голос звучит тихо и глухо от сдерживаемых чувств. – У тебя куча времени.
Я хочу повернуть голову, чтобы взглянуть на него, но мешает боль в шее. Это и к лучшему, ведь когда я увижу, как он смотрит на меня, обязательно расплачусь.
– Я все испортила, – шепчу я. – Дом. Отношения с Митчем.
С Колином.
– Ничего подобного, – возражает папа, гладя мою руку большим пальцем. – Дом цел. Огонь не пошел дальше спальни. Самое главное, что ты в порядке. Ясно?
Я понимаю, что он просто успокаивает меня, но я-то успокаиваться не хочу. Мне хочется вскочить. Хочется орать во все горло, вопить и крушить все вокруг. Хочется, чтобы в этой стерильной палате, в этих крашеных стенах, в этом счастливом мире царил такой же беспорядок, как в моей измотанной и сломленной душе.
Я закрываю глаза, и на щеку скатывается несколько запоздалых слезинок. Медленно вдыхаю и выдыхаю, проверяя возможности своих легких. И жду, когда пройдет ярость.
– Как у тебя это получилось? – спрашиваю я, не открывая глаз.
– Что получилось? – не понимает папа.
– Ну, когда мама… – отвечаю я. – Ты не расклеился. Ты был сильным.
Я слышу, как папа дышит – шумно и резко. Открываю глаза и вижу, что его взгляд устремлен в окно. За окном проплывает паром, величественный и спокойный.
– Я не был сильным, – наконец говорит папа. – Я разваливался на части каждый день.
Мысленно переношусь в наш дом, пустой, неестественно тихий. Сдавленные рыдания за стеной. Папа, с утомленными красными глазами, готовит мне завтрак. Везет меня в школу, не забывая взять ранец, помня о моих тренировках по футболу и отборочных соревнованиях. За ужином – легкий оживленный разговор. «Как прошел день?».
