Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
Тот вздрогнул, очнувшись, и неприязненно сказал:
– Что нужно?
– А ничего мне не надобно от тебя, – словоохотливо отозвался Башмачник. – Всё есть. Вот ноги, руки, кормилец, это я о топоре. И ничего не надобно от тебя. Вот так. Привык небось, что все тебе просют. Надумал, и я просить пришёл. Ан, нет. На ферме работаешь?
– На заводе.
– Я и вижу, оттеда. Все вы оттеда замороченные. Вот и сейчас о работе думаешь.
– И ты о работе.
– Да, не только об ей. Я о всех вас думаю. Приходится. Оторвались, ничего вам не стоит теперь натворить делов. Снова, может быть, атом активный изобрели.
Главный молчал.
– Научили вас соби на голову, – проворчал Башмачник, – а кругом, смотри, у тебя всё разваливается. Нет, бы взять топорик, да постучать. Жена небось ругается? Вот так. А я взял по весне топорик и по деревням. Кормилец он мне, поилец да заместо подушки иной раз. Стар уже стал, а по весне хожу. Свои-то руки и ноги. А вы навыдумывали машины, шагу не ступи. Ишо в голову провода протяните. На машине туды – сюды, а свои руки-ноги на что? Иной раз идёшь полем от деревни к другой, идешь лесом, а дух лесной. Захватывает. Хошь, на охоту свожу?
По дорожке пропрыгала белка. Постояла и скрылась в густой траве.
– Скажем, вот животная. Не такая безмозглая, скажу. А человек торопится. Чувствую, ишо такое начнётся. Я, слава богу, уже помру.
– Ходишь по деревням?
– Нет, если честно, уже не хожу. Ноги не те. Но тянет на родину.
– А где твоя родина?
– Это ведь такая присказка, мил человек. Где тебя любили, там и родина. Я так скажу, делай, на что потом силов не хватит. Я ведь в молодости таким дичком был, зато теперь общительный. Первую половину жисти, как учат, живи, зато вторую, как хочется. Воровать тянет тебя, к примеру, воруй, а то пожалеешь потом. Помирать станешь, подумаешь, не так прожил. Ладно, чего насупился? Хочешь наличник тебе сузорный сроблю? Могу и шкап, залюбуешься. Не по делу, а просто, от души. Тут одной красавице, от вас, с фермы, сладил трюмо. Залюбуешься. Да, не о трюмо я, о женщине говорю. За таких в старину стрелялись. А я бы сам стреляться не стал. Ни-ни. Отчего? Ты, к примеру, застрелишься, а ей хоть бы хны.
Башмачник ещё постоял, повздыхал и, не находя сочуствия, добавил:
– Слушай, хочешь совет? Не разжигай себя, а то все друг друга раздражнивают, как если пьют. Вижу, злишься ты. А всего не сделаешь силой. Бросай ты всё. Кто ты есть? Я – мастер, а ты, честно скажу тебе, управляющий. Сплуататор чужого труда. Любой начальник – сплуататор. И теперь злишься, супротив шерсти огладил я тебя. Не серчай. Так, хочешь, на охоту свожу?
Через неделю они отправились по реке.
Туман лежал, запахи утренней свежести долетали с берегов, вода в реке была черна, и было невыносимо тихо. Солнце начало подниматься, и туманные фигуры заколобродили над водой.
– Что? – улыбался Башмачник, хлюпая кормовым веслом. – Как вода?
И отвечал сам себе усмехаясь.
– Мокрая. А как же? Обязательно. Как же ещё.
Плотные зеленые заросли местами поднимались над водой, светились рюмочки кувшинок, благоухали водяные лилии. Лодка плавно скользила по темному зеркалу воды. Кругом точно соревнуясь перекликались птицы.
– Слышь, соловьи? – кивал в сторону Башмачник. – Столбят свои места. Кто больше орёт – больший завоеватель. Так оно, так. А то расчувствуются, какой певец. Ты не гляди, что я стар, я понимаю в красоте. Иной раз женщину завижу, встрепенуся. А что? Не стану врать, что есть, то есть. Так ведь красота, это как посмотреть, но смысл во всём…
Река то разливалась и мелела, то начинала петлять. И церковь, близкая на холме, приближалась и пропадала, появляясь с другой стороны. Башмачник редко замолкал, бормоча себе под нос "замудрённые вы очень, замудрённые", затем начинал по принципу, что вижу, о том пою.
– Бог есть. Есть, говорю. Бывает, в голову вступит. Откуда? От бога, говорю. А церковь и прочее – наплевать. Это для старух. Они ведь смерти боятся и верят, а кто их утешит?… Ведь так и с бабой: порой паскудство, а иногда с ей же. Откуда? От бога. Я думал, все же не разобрались, а туда же: "нет, нет". Ведь может бог – цельный смысл, а не такой, как его рисуют, старик с бородой.
Он засмеялся:
– Из тех, что вроде алкоголика.
Вокруг было удивительно красиво, чуть слышно поплёскивала вода, и лодка плавно скользила по жемчужной поверхности. Старик то сидел, то умело грёб кормовым, а пассажир молчал, нахохлившись, завороженный бесхитростной красотой воды, но вдруг неожиданно и твердо сказал:
– Давай, поворачивай назад.
– Что? – не понял было старик.
Но тогда тот властно закричал:
– Поворачивай. Кому говорят!
Часть четвёртая
Глава первая
… Время от времени Мокашов встречал башмачника. В холодное время башмачник одевался иначе: в потертое кожаное пальто и кожаную шапку с ушами, заметные издалека. Они останавливались, курили и разговаривали, и о чём бы ни заходил разговор, оканчивался он непременным приглашением сходить поохотиться, рассказами о рямах-сфанговых болотах (где сосны-карлики аккурат в твой рост), о непроходимых кедрово-пихтовых лесах, о бурундуках (пищат, со спячки хозяина будят), о медвежьем луке, березовых колках (хорошо-то: токуют варакушки, а иволга… По мне, она лучше синих соловьев).
Но прошла зима, неустойчивая и теплая, весна с туманами, ожиданием и обычной тоской, наконец, лето, начавшееся обыденно. Появились иксодовые клещи и другие со странным названием, отчего в городе начались прививки. В июне ветры доносили до города запахи цветущей черемухи, а туристы, возвращающиеся из леса, приносили малиновый рододендрон и пуки медвежьего лука-черемши. В начале лета зацвел шиповник, теряя лепестки на дорожки скверов, на тротуары. Ветер играл фиолетовыми лепестками, сдувал, собирал кучами и вихри крутил. Словом, время шло, а он так и не выбрался из города, хотя тайга была рядом, у города на носу.
Красноград был невелик и не мал, если собрать в одно его разбросанные части: посёлок у вокзала, собственно центр и район, примыкающий к фирме. Но его делили, разрезая на части, овраги, довольно-таки протяженная роща, да петляющая река.
За дачным поселком начиналась тайга. До железной дороги и вдоль неё она была вырубленной, разреженной, с обилием разновысоких пней. Но дальше начинались болота, непроходимые летом леса, с травою в рост человека; зонтичными, как в первобытных лесах; с цветами-дурманами, употребляемыми местными жителями приправой, малиною дикой, смородиной, крапивою – выше головы.
Спроси его, что делал он все это время, он только бы плечами пожал. "Крутился, вертелся… Одно название тому – текучка, работа, суета сует". Временами ему казалось, что он подхвачен бурным потоком, из которого в одиночку не выбиться. И вся окружавшая его атмосфера – торопливость в делах и сосредоточенность, ответственность в, казалось бы, очевидных пустяках – походила на те хитроумные плакаты, с которых, куда бы ты ни шел, упирается в тебя указующий перст.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
