Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
— Давайте заканчивать. Ехать пора, теперь рано смеркается.
Подводы, на которых вперемешку сидели солдаты и новобранцы, растянулись вдоль длинной улицы и неторопко поползли к выезду из деревни. Смолкла гармошка, стихли голоса, только ветер посвистывал по-прежнему да реденько и не голосисто взбрякивали колокольцы.
В это же самое время верстах в десяти от деревни, в глухой низинке, собралось больше десятка верхоконных. Василий разглядывал это войско, которым так неожиданно довелось ему командовать, и молчал, ругаясь про себя черными словами. Ругался он по простой причине: на все войско было только три винтовки, четыре дробовика да еще наган с тремя патронами, который лежал у него за пазухой. Загашники, о которых говорил Афанасий, на поверку оказались тощими. Шибко не повоюешь. Но деваться было некуда, назвался груздем — прыгай в корзинку.
— Одно запомните, мужики, шуму побольше. Надо, чтоб они опешили. Если стрелять, то наверняка. Без ума не палите, иначе парнишек зацепите. В засаде сидеть — тише мышки. И тряпки на личико привяжите, на всякий случай. Ну, тронулись.
И Василий первым, хлопнув коня по шее ладонью, выехал из низины. Снегу в степи было еще мало, кони шли ходко, не проваливаясь, и скоро все верхоконные выбрались к накатанной дороге, туда, где она круто спускалась к ручью, через который был переброшен деревянный мостик. Напротив этого спуска, таясь за густыми кустами ветельника, устроились в засаде, отогнав коней в сторону, и замерли.
Ветер буйствовал по-прежнему, снег валил все гуще, а никаких признаков приближающегося обоза в помине не было. Неходкие, видно, лошадки состояли на казенной службе. Мужики начали подмерзать, но лежали тихо, не ворохнувшись.
И вот наконец издалека тускло тенькнули колокольцы.
Василий в тот же миг выскочил на дорогу и распластался поперек санных следов, накрытых густой порошей. Лицом вниз, одна рука за пазухой, а другую выбросил на отлет и замер, словно подстреленный.
Обоз приближался. Все слышнее сквозь ветер доносилось лошадиное фырканье и поскрипывание сбруи. Перед спуском возницы стали придерживать коней, запокрикивали на них, а с передней подводы донесся удивленный и громкий голос:
— Господин прапорщик! Здесь лежит кто-то! Кажись, мертвяк!
Стук копыт. Прапорщик наклонился на сторону в седле, пытаясь лучше разглядеть человека, лежащего поперек дороги. Василий откинулся на спину, выдернул наган и выстрелил прапорщику в грудь. Тот даже не охнул, нырнул вниз головой к земле, но ноги застряли в стременах, и он повис, безвольно болтая руками.
А из кустов ветельника, оглушая солдат и самих себя неистовым ревом, выскакивали мужики с тряпками на лицах, похожие на старых притрактовых разбойников, на бегу стреляли, и мигом возле подвод вскипела крутая неразбериха. Парни дружно кинулись на подмогу родителям, иные солдатики даже дотянуться не успели до своих винтовок. А тех, кто пытался обороняться, сразу же пристрелили.
Никто из парней и никто из нападавших даже малой царапины не поимели.
«Славуте навуте, кажется, получилось…» — Василий рукавом вытер холодный пот со лба и скорым шагом двинулся вдоль подвод, приказывая, чтобы их разворачивали в обратную сторону. Солдат, которые остались в живых, кучей оттолкали на обочину, и они, жалкие, трясущиеся, испуганно озирались вокруг затравленными глазами.
— Этим руки связать и оставить, — Василий остановился напротив солдат и уже для них, отдельно, добавил: — Стойте здесь до темноты и не рыпайтесь. Не вздумайте раньше тронуться — я проверю. А стемнеет — топайте в уезд. Там вас и развяжут.
Подводы развернули, обоз тронулся в обратную сторону. Плосковские мужики тянулись следом, переговаривались, и Василий хорошо слышал:
— Неладно сделали. Привезут солдат в деревню, а они возьмут да и опознают нас.
— Как опознают, если мы в тряпки были замотаны!
— А по примете какой-нибудь. Укажет пальцем, вот и доказывай, что ты на печке лежал, а из дому только по нужде выбирался.
— Верно сказано. Лучше уж сразу. И гвоздь забит, и шляпка откушена.
— Так порешим? Или как?
— Да решили уж, нечего сопли размазывать.
Несколько мужиков, повернув коней, поскакали в обратную сторону. Василий, не оборачиваясь, ждал выстрелов. И они простукали, быстро и часто, будто озорной мальчишка чиркнул палкой по дощатому забору.
Дальше ехали молча. Никто даже словом не перекинулся. Впереди, в мутной пелене летящего снега, замаячил сверток, уводивший от накатанной дороги в сторону жиденького березового колка, одиноко стоявшего посреди степи.
— Вот туточки и разминемся, — подоспевший Афанасий тронул Василия за плечо, — там, за колком, версты две по полю, и на другую дорогу выберетесь, дальше сам знаешь. Благодарствуем все тебе, в пояс кланяемся.
Василий дернул плечом:
— Зачем солдат постреляли? Они ведь тоже подневольные.
— Да кто спорит, что они вольные, — Афанасий стащил рукавицу и высморкался, — только они чужие, а эти свои, родненькие. Не мы эту кашу заваривали, а вот хлебать приходится. А уж как хлебаем — не обессудьте. Не рви сердце, Василий, оно еще пригодится. Ребятишек береги.
Василий ничего не ответил, подстегнул коня, обогнал подводы и первым свернул с дороги, целясь на дальний одинокий колок. Изредка он оглядывался, смотрел на ползущие следом за ним подводы и думал, словно о другом человеке: «А по себе ты шапку натянул, брат Василий?»
Глава пятая
Прекрасный день, счастливый день
Прекрасный день, счастливый день:
И солнце, и любовь!
С нагих полей сбежала тень —
Светлеет сердце вновь.
Проснитесь рощи и поля;
Пусть жизнью всё кипит:
Она моя, она моя!
Мне сердце говорит.
(Из старинного романса)
1
По причине, совершенно неизвестной для нынешних постояльцев, бывший шалагинский дом облюбовали с недавнего времени горластые вороны. По одной, по две-три слетались еще с утра черные птицы, лоснящиеся от сытости, рассаживались на железной крыше, цепляясь за оснеженную жесть крепкими когтями, и начинали орать, широко распахивая зевластые клювы:
— Карр-карр, карр-карр! — тягуче и противно разносились над Каннской улицей вороньи голоса, вселяя в людей, которые их слышали, липкий, неосознанный страх.
Всякий раз, когда вороны рассаживались на крыше и начинали очередную свою перекличку, Бородовский приходил в ярость и кричал, вскидываясь на кровати:
— Клин! Убери эту гадость! Слышишь?! Убери!
Клин самолично выскакивал во двор, палил без промаха из своего маузера, и всякий раз две-три вороны, не успевшие взлететь, сваливались с крыши на землю, кувыркаясь и соря перьями. По совету Астафурова, несколько убитых ворон привязали к верхушкам длинных шестов и выставили эти шесты вдоль дома. Они теперь, пояснял Астафуров, вместо пугала будут, потому как ворона — птица жутко хитрая и на рожон дуриком не полетит. Ничего путного из этой затеи не вышло. На следующее утро снова слетелись вороны, и убитые сородичи, привязанные к шестам, никакой осторожности живым не добавили.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
