— Что движется?
— С поисками того человека. Есть успехи?
Фриц вскинул голову.
— Тим, ты пропал на несколько месяцев. Мы все беспокоились.
— Я был занят, сам знаешь.
— Я столько сил положил, чтобы разыскать тебя.
Тим перестал перебирать бумаги и выпрямился.
— Что же это происходит? Мы гоняемся-гоняемся за этим типом, вы вроде бы профи, а до сих пор его не нашли. И каждый день, пока он где-то гуляет, невинный человек мучается за решеткой.
— Тим, Хоббс умер.
Вошла секретарь. Фриц перевернул пустую кофейную чашку и поставил на ажурную бумажную салфетку.
— Спасибо, — поблагодарил он, и секретарь удалилась.
— Ты знаешь, сколько я добивался, чтобы секретарей в этой конторе упразднили? — посетовал Тим. — Чем они занимаются? Только кофе и умеют варить. Если тебе что-нибудь нужно по делу, просишь помощника. Секретарши годятся лишь подавать кофе, потому что помощник за кофе не побежит.
— Тим! — прервал его Фриц. — Ты меня слушаешь? Хоббс умер.
— Ни в коем случае.
— Повесился в декабре.
— Когда он вышел?
— Куда вышел?
— Из тюрьмы. Когда он вышел?
— Его ведь приговорили к пожизненному…
— А то я не знаю! Можно подумать, я не в курсе, к чему его приговорили.
На его возглас обернулись двое дальнобойщиков, сидящих за стойкой. Напротив них стояла Элла с сигаретой, беззастенчиво тараща глаза. Один из водителей что-то сказал, повернувшись к другому.
— Я задал простой вопрос, — повторил Тим. — Когда он вышел?
— Боюсь, он не вышел, — ответил Фриц.
Тим вспомнил, как сидел на диване с Беккой и смотрел телевизор, когда начался процесс по делу Хоббса. Почему-то он не мог тогда выйти из дома. Почему? Забыл. «Баффи» серия за серией, словно капающее по трубке лекарство, прогоняла чувство вины. Во время ремиссии он ходил навестить Хоббса в тюрьме. Тогда он заметил седые завитки на его руках. До тех пор он, оказывается, и не присматривался толком к этому пожилому человеку в тюремной оранжевой робе.
— Так что насчет того типа?
— Какого типа?
— Того самого. Которого я встретил на мосту. И в банях. Который напал на меня после бань. Как продвигаются поиски?
— Никак.
— Никак?
— Дело давно заморожено.
— Тогда на кой черт я заводил фонд? — воскликнул Тим. — Я ведь отдельным пунктом внес отчисления для вашей компании, чтобы поиски не прекращались.
— Дело не в деньгах, Тим. Деньги мы получали.
— Тогда в чем дело?
— Я перечислил все выплаты обратно.
Тим откинулся назад, садясь поудобнее в своем закутке, и наконец открыто посмотрел Фрицу в глаза.
— Какого черта?
— Мы не можем его найти, — сообщил Фриц, отодвигая неначатую чашку кофе. — Мы искали, Тим. Искали повсюду. Мы не можем его найти.
— То есть вы просто сдались.
— Это висяк, понимаешь? Прости. Это уже несколько лет висяк.
— Вы, такие профи, не можете найти одного-единственного человека? Он благополучно от вас прячется, пока Хоббс гниет в тюрьме?
— Хоббс умер, Тим. Покончил с собой.
— Неужели так сложно отыскать человека? — не верил Тим. — Меня ведь вы нашли.
Он ссутулился на дерматиновом сиденье. Теперь поле его зрения ограничивалось плохо подметенным кафельным полом и дохлыми мухами на подоконнике. Фриц смотрел на него в упор, облокотившись на стол, но ничего не говорил.
— Если для меня новостей нет, — продолжил Тим, — зачем ты тогда заглянул?
Фриц обернулся к окну, выходившему на неровную стоянку с выбоинами и потрескавшимся асфальтом. Тим все так же сверлил непримиримым взглядом кафельный пол.
— Она волнуется, — проговорил Фриц. — Просила тебя найти. И удостовериться, что с тобой все в порядке.
— Она? Кто она?
Фриц показал за окно.
— Что там? — не понял Тим. — На что смотреть? — Он возмущенно повернулся к Фрицу. — Ну, нет, это неприемлемо. Совершенно неприемлемо.
— Она твоя жена, — напомнил Фриц.
— Я на работе, черт дери! Я занят!
— Она всего лишь хотела убедиться, что у тебя все хорошо.
Прежде чем зайти в кафе, она переговорила с Фрицем. Тим сидел за своим столиком, не отрывая взгляда от окна.
Она подошла вплотную, протянула руку и коснулась его щеки. Он не шевельнулся, хоть и не просил ни о чем подобном. Он старался не думать о том, как выглядит в ее глазах. Заглянул в них на секунду и тут же отвел взгляд. Он не хотел читать написанные на ее лице чувства. Не хотел смотреть на знакомые черты, на их сочетание, суммирующееся в ее красоте. Не хотел знать, постарела она или нет, что на ней надето — что-то новое или известное ему из прежних времен. Он не хотел чувствовать запах ее духов. Этот едва уловимый, но узнаваемый аромат, эти светлые глаза, эти веснушки составляли ее неповторимую сущность и звали его обратно, к той жизни, которую он любил.
— Ты совершенно о себе не заботишься, — сказала она, окидывая взглядом стол и не находя ни одной тарелки. — Когда ты в последний раз ел? Ты такой худой… — Она пригладила волосы на его затылке. — Поговори со мной, пожалуйста. — Она склонялась к нему, словно они только что закончили обедать и собрались уходить, и она просто пользуется моментом, чтобы приласкать его, пока он забирает сдачу, а потом они сядут вместе в машину и поедут домой. — Тебе нужно вымыться. — Она осторожно вытащила какой-то мусор из его засаленных волос — веточку от задетого на ходу дерева. — Где же ты пропадаешь? — спросила она, качая головой. Глаза наполнились слезами. Она наконец опустила руку. — Я присяду, хорошо?
Джейн проскользнула на диван напротив мужа. На ней была светло-розовая крепдешиновая блузка с рукавами в три четверти. Цвет подчеркивал свежесть ее кожи, ту самую розовинку, позволявшую без труда выглядеть молодо в ее возрасте. «Гусиные лапки» на этом девичьем лице казались недоразумением, досадной ошибкой природы. Да и само ее присутствие здесь казалось недоразумением. На его фоне только сильнее било в глаза флуоресцентное убожество, ставшее фирменным знаком подобных сетевых забегаловок — свет с проходящей рядом трассы, общенациональные оттенки бессонницы и бесприютности, и невыносимый желтый дерматин, обтягивающий здешние жесткие диваны.
— Ты не собираешься со мной разговаривать? — спросила она.
Джейн протянула к нему обе руки. Он не хотел, чтобы она трогала его искалеченные кисти, не хотел ощущать ее прикосновение, но, как и в прошлый раз, не шевельнулся. Только упорно отводил взгляд. На такое безразличие способно лишь до предела огрубевшее, очерствевшее донельзя сердце. Протянув к нему руки и накрыв обеими ладонями его кисть, Джейн молчала сочувственно, словно соболезнуя знакомому в глубоком трауре, когда такие вот незначительные жесты помогают хоть как-то утешить.
