Тогда Хусни, ибо это она, пусть и в теле царевны Будур, стала женой Аладдина, решилась. Она подошла к мужу и попыталась снять тонкое покрывало.
– О нет, любимая! Не торопись! Ты так прекрасна, что я не могу решиться увидеть эту красоту…
Но руки Аладдина не слушались его слов.
Они уже нашли грудь любимой под тонкой тканью и без устали ласкали ее. Хусни невольно выгнулась, подалась всем телом к Аладдину, и он воспринял это как поощрение и наконец решился освободить ее от тончайшего газа. Теперь она стояла перед ним обнаженная и оттого еще более прекрасная. Он, словно младенец, припал к роскошной груди. Хусни не сопротивлялась – она знала, что сегодня они будут любить друг друга бесконечно, и радовалась этому.
Аладдин еще не успел лишиться своего пышного одеяния, и Хусни помогла ему. Каждое прикосновение к телу этого сильного, уверенного в себе мужчины вызывало у нее чистую радость. Когда же одежды пали на драгоценные полы, Хусни с наслаждением прошлась руками по его сильным загорелым плечам, потом по широкой груди.
Аладдин все еще не мог оторваться от ее груди, и девушка позволяла себя ласкать, не отрывая ладоней от его разгоряченного тела.
Их страсть все возрастала, подгоняемая уверенными ласками.
Хусни еще никогда не видела Аладдина таким красивым и решительным, как в тот момент, когда наконец смогла отдаться ему и направить его вглубь себя. Она полностью подчинилась ритму его движений, ища его губы…
Их любовь была такой яростной, такой отчаянной, какая бывает у людей, давно, но неосознанно желавших друг друга. Хусни смутно видела звезды в высоких окнах. У нее кружилась голова, и ей мерещилось, что долгий традиционный ритуал открывания все еще продолжается, Аладдин ласкал ее так, словно это был не первый из многих вечеров любви в их жизни, а последний. Она вцепилась в него изо всех сил, обвив и руками и ногами. Ее сердце, казалось, превратилось в кипящую лаву. Легкий ветерок, долетавший из окна, не приносил облегчения. Накатывающаяся волна сладости предвещала такую бурю страсти, которой она еще никогда не испытывала.
Аладдин, ощущал нечто подобное, сливаясь с женой в безудержном порыве. Он отдавал любимой все, что сдерживал и таил в себе до этого момента.
Их вздохи и стоны, сначала тихие и неясные, становились все громче и громче. Теперь их, быть может, слышали даже высокие звезды. Хусни чувствовала, что еще чуть-чуть, и она сойдет с ума. Она еще раз взглянула на звезды, но они становились все более расплывчатыми. Наконец можно было просто отдаться страсти, наслаждаясь каждым мигом. Она еще крепче обняла мужа, чувствуя, что феерический конец близок. Хусни казалась себе невесомой, несмотря на то что Аладдин был большим и сильным. Она словно покинула свое тело, и лишь страсть удерживала ее сейчас на ложе, в объятиях любимого.
– О Аладдин! – громко простонала она. – Не останавливайся!
– О нет, любимая, – проговорил Аладдин. Слова давались ему с трудом – ведь и его сжигало пламя безумного желания.
Хусни рассмеялась, и смех ее был подобен звучанию серебряных колокольчиков. Ей нравилось, что он вновь стал хозяином положения, и она с удовольствием отдавалась его ласкам.
Ее кожа была гладкая, словно покрытая золотом, пунцовые губы молили о пощаде и в то же время приказывали не останавливаться ни на миг. Ее запах кружил ему голову. Еще миг – и его желание доставить ей как можно больше удовольствия затопит стремительная волна страсти.
Вскоре он почувствовал, что сил сопротивляться этому больше нет. Он напряг, насколько это было возможно, мышцы живота, чтоб задержать внутренний взрыв. Аладдин открыл глаза, и Хусни показалась ему видением. Ее лицо и плечи были окружены волосами, как ореолом. Она улыбнулась ему, словно богиня, и ее белые зубы блеснули между красных, словно лепестки розы, губ.
– О любимая! – застонал он, не в силах больше сдерживаться ни на мгновение.
И миг единения наступил. Смешались их стоны, соединились в последнем порыве их тела и души. А на небосводе загорелась еще одна звезда, приветствуя союз любящих сердец.
Макама двадцать восьмая
Наступившее утро подарило прохладу великому, кажется, никогда не спящему Багдаду. Благодатный дождь оросил улицы и деревья, закрыв серебряной пеленой соседние здания. Теплые струйки смывали усталость и истому с домов и словно омывали души живущих в них небесным благословением.
– О Аллах милосердный, какой беспорядок в комнате моего сына! – проговорила добрая Фатима, входя в убежище Аладдина.
Сейчас, когда все свадебные волнения были уже позади, она с удовольствием вспоминала, каким счастьем светилось лицо сына. Пронзительные голоса глашатаев, громкие звуки труб у калитки, недоумение, с каким Салах узнал о выборе халифа. И счастье, небывалое счастье, подаренное ее замечательному мальчику, в одночасье ставшему зятем Хазима Великого.
– Но каким бы замечательным ни был мой сын, он все-таки невероятный неряха… Аллах милосердный, прости мои слова, но большей грязи я не нашла бы и в самом последнем хлеву…
– Не бурчи, достойная женщина, – внезапно раздался в пустой комнате мужской голос.
Фатима огляделась по сторонам и увидела на подоконнике какой-то странный предмет, укрытый богато расшитым платком. Добрейшая мать Аладдина прекрасно помнила, что было, когда она решилась оттереть от патины старую медную лампу. Поэтому она тихонько подошла к окну и робко приподняла край платка.
– Не бойся, добрейшая Фатима. Присмотрись – это измирская вышивка…
И Фатима стянула платок. То, что она увидела, заставило ее зажать рукой рот, чтобы не закричать во весь голос.
На массивном блюде из черного полупрозрачного камня покоила человеческая голова. Взгляд головы мужчины быть столь лукав, а выражение лица столь доброжелательно, что Фатима быстро успокоилась. Но все же решилась спросить.
– Что это?
– Перед тобой, добрейшая Фатима, твой почтительный гость. Зовут меня неспящим Алимом… Я друг красавицы Хусни, что со вчерашнего дня стала твоей невесткой…
– Приветствую тебя, Алим, друг красавицы Хусни, – чуть дрожащим голосом проговорила Фатима.
– Не бойся меня, добрая женщина. Я всего лишь советчик и знаток многих вещей, что неведомы мудрецам… Я не джинн, не злой дух и, конечно, не колдун. Некогда один человек приговорил меня к бесконечно долгой жизни и бесконечному, как мир, знанию. Так что тебе стоит только задать вопрос – и ты сразу будешь знать все на свете…
– Советчик? Ты знаешь все? – повторила Фатима слова Алима. – Значит, ты знаешь, как там мой мальчик…
– Конечно знаю, почтеннейшая… Твой мальчик считает себя счастливейшим из смертных, а свою жену – самым прекрасным из чудес этого мира.
– Но он здоров? Не простыл?
– О Аллах милосердный, женщина! Твой сын – взрослый, достойный, женатый мужчина. Он здоров и счастлив. Не беспокойся о нем.
