— Вот так я и проник в зал, скрывающий все то, что по той или иной причине решено не показывать людям. Ты не представляешь себе, что они там прячут, Джордж. Если бы ты это увидел, то перестал бы писать фантастику, уверяю тебя.
Уэллс недоверчиво покосился на американца.
— Но все это так, цветочки, — продолжал тот. — Самое же главное находилось в углу зала. Там на пьедестале стояла впечатляющая летательная машина, а рядом с ней, в чем-то вроде деревянной урны, находился ее пилот.
Он остановился и одарил Уэллса нежной, почти материнской улыбкой, как бы извиняясь за то, что вынужден рассказывать такие пугающие вещи.
— Машина производит поистине грандиозное впечатление. Хотя то, что она способна летать, вывели они сами, судя по тому, что написано в многочисленных тетрадях и бумагах, заполнявших соседний стол, где сообщались все подробности открытия. В отличие от «Альбатроса», описанного Верном в «Робуре-завоевателе», этот летательный аппарат не имел ни крыльев, ни винтов. Не был он прикреплен и ни к какому воздушному шару или аэростату. Более всего он напоминал тарелку.
— Тарелку? — удивленно переспросил Уэллс.
В свое время описанный Жюлем Верном летательный аппарат, снабженный многочисленными винтами и сооруженный из прессованной бумажной массы, который породил в Соединенных Штатах настоящую лихорадку строительства подобных машин, вызвал у Уэллса лишь скептическое движение бровей, хотя он должен был признать, что подобная реакция объяснялась, видимо, скорее завистью к успехам француза, чем сомнительностью придуманной им конструкции. Но тарелка?
— Ну да, тарелку. Но не простую, а такую, какие используют в оркестрах, — уточнил Сервисс, то сближая, то раздвигая ладони, словно хотел прибить муху.
— Летающая тарелка, — подытожил Уэллс.
— Именно так. В тетрадках я прочел, что эта машина была найдена во льдах Антарктиды недавней экспедицией к Южному полюсу. Похоже, она потерпела аварию, что давало основание предположить, что она летала. Однако проникнуть внутрь они не смогли, поскольку не обнаружили ни люка, ни какого-либо похожего приспособления.
— Но почему они решили, что она прилетела с другой планеты? — спросил Уэллс. — Ведь это мог быть, например, аппарат германского производства. Немцы проводят постоянные эксперименты, связанные…
— Нет, — решительно возразил Сервисс. — Достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять, что при ее строительстве была использована гораздо более передовая техника, чем та, которой предположительно могут обладать немцы. Гораздо более передовая, чем у любой страны на нашей планете. Например, нет никаких признаков того, что ее приводит в движение паровой двигатель. Но в любом случае, как ты понимаешь, они сделали вывод о ее неземном происхождении не только по внешнему виду. Они обнаружили машину в Антарктиде, неподалеку от «Аннавана», пропавшего без вести судна, которое отплыло из Нью-Йорка пятнадцатого октября тысяча восемьсот двадцать девятого года с целью отыскать проход к центру Земли. Тогда многие полагали, что наша планета внутри полая. И ведь это было еще до того, как Жюль Верн опубликовал свой роман[5]. Но не будем отвлекаться. «Аннаван» сгорел, а его экипаж погиб. Останки моряков были разбросаны вокруг корабля, словно они пытались убежать от пожара. Судя по описаниям участников экспедиции, зрелище было поистине Дантово. Но главное открытие они сделали несколько дней спустя, обнаружив поблизости от этого места вероятного пилота летательной машины, погребенного подо льдом. И поверь мне, Джордж, это был не немец — я понял это, едва открыл урну.
Он сделал паузу и ласково улыбнулся Уэллсу, который был явно поражен, насколько ему позволяло его нетрезвое состояние.
— И как он выглядел? — прошептал он.
— Разумеется, он не похож на марсиан, какими ты изобразил их в своем романе, Джордж. На самом деле он напомнил мне Джека Прыгуна, только еще более жуткого и уродливого. Ты слышал про Джека Прыгуна, загадочного прыгающего субъекта, который терроризировал Лондон шестьдесят лет тому назад?
Уэллс кивнул, не понимая, что общего могло быть между одним и другим.
— Да, еще ходили слухи, будто у него пружины на ногах, потому что он мог совершать большие прыжки, верно?
— И будто он возникал ниоткуда перед девушками, жадно ласкал их и снова исчезал. Многие пострадавшие отмечали его дьявольские черты, остроконечные уши и острые когти.
— Думаю, все это мерещилось им со страху, — заявил Уэллс. — Это был всего лишь цирковой акробат, использовавший свое искусство для удовлетворения собственных желаний.
— Возможно, Джордж, весьма возможно. Но то, что я обнаружил в музее, напомнило мне жуткие изображения Джека Прыгуна, сделанные самыми отчаянными иллюстраторами газет и журналов. Ребенком я видел их в старых газетах, и у меня, кровь леденела в жилах. Они до сих пор присутствуют в самых страшных моих кошмарах. Впрочем, может, это сходство существует только для меня, и всему виной тогдашняя моя травма.
— Значит, ты хочешь сказать, что в Музее естествознания находится… марсианин?
— Да. Только, разумеется, мертвый, — подтвердил Сервисс, словно речь шла о забавной истории. — На самом деле это просто засушенный гуманоид, ничего особо интересного. Единственное, что может стать для нас любопытной неожиданностью, так это то, что находится внутри машины. Возможно, там обнаружится какой-нибудь след, позволяющий определить ее происхождение, карты неба или что-нибудь в этом роде, кто знает. К тому же мы не должны забывать, какой огромный рывок совершит земная наука, если удастся разгадать, как эта штуковина функционирует. К сожалению, они бессильны открыть ее. Не знаю, продолжают ли они еще свои попытки или им это надоело, и машина с марсианином тихо покрываются пылью в подвале музея. Одно несомненно, мой дорогой Джордж: эта штука не земного происхождения.
— Марсианин! — воскликнул Уэллс, уже не сдерживая удивления, когда понял, что Сервисс закончил свой рассказ. — Боже правый… марсианин!
— Да, Джордж. Уродливый и чудовищный марсианин, — подтвердил американец. — И этот ключ ведет к нему. Хотя я видел его всего один раз. С тех пор я не пользовался ключом. Я просто ношу его на шее как талисман, чье единственное предназначение — напоминать мне, что мы живем в мире, где существует больше невероятных вещей, чем мы, сочинители историй, можем себе вообразить.
Он снял с себя цепочку и торжественно, словно святыню, протянул ключ Уэллсу. Тот внимательно осмотрел его, заразившись настроением Сервисса.
— Я убежден, что подлинная история нашего времени — это не то, о чем пишут газетчики и историки, — между тем разглагольствовал американец. — Подлинная история почти незаметна, она струится подобно подземному роднику. Свершается во тьме и в тишине, Джордж. И только немногие избранные знают, какова она.
Легким движением он отобрал ключ у Уэллса и спрятал его в карман пиджака.
