Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
– Потребление, – откликнулся Бев. – И что же мы потребляем? Цветное телевидение, пища без вкуса или питательности, рабочие листки, называющие себя газетами и подменяющие новости голыми девицами, пошлые комики в рабочих клубах, наспех сколоченная мебель и холодильники, которые ломаются, поскольку незачем делать свою работу как следует. Потребление, потребление – и никакой гордости за работу, никакой радости от созидания, никакого желания делать, строить, улучшать. Никакого искусства, никакой мысли, никакой веры, никакого патриотизма…
– Бев, дружбан, – вмешался мистер Фаулер, – вы забываете одну очень простую истину. Методы современного производства не допускают удовольствия от работы или гордости за нее. Рабочий день – чистилище, и вы должны получать хорошую плату за то, что подвергаетесь его мукам, плату деньгами и удобствами. Настоящий день начинается, когда рабочий день окончен. Труд – неизбежное зло.
– Для меня было не так, – отозвался Бев. – Мне работа доставляла удовольствие. Я хочу сказать, когда я был учителем. А вот моя другая работа, когда я бросал дробленые орехи в шоколадный крем, что гораздо лучше оплачивалось, была лишь монотонными движениями тела, над которыми мой ум парил в рассуждениях, медитации, мечте. Но образовывать молодые умы, питать их…
– Скармливать им отбросы, – прервал Петтигрю. – Насильно кормить их непитательными волокнами или откровенным ядом. Ваш шоколадный крем был более честной кормежкой, мистер Джонс. Теперь меня послушайте, сэр. – И в этом «сэр» прозвучало обещание плетей-девятихвосток. – Вы оступились, получая удовольствие от работы. Даже в Библии говорится, что работа – это ад: «И будешь добывать хлеб свой в поте лица своего». Вы опять взялись за старое: смешиваете два мира.
– Но мир един! – воскликнул Бев.
– Единый мир грядет, – кивнул Петтигрю. – Но не тот, какой подразумеваете вы. Холистический синдикализм, воплощение древнего боевого клича об объединении рабочих всего мира. Вы упомянули патриотизм, который означает то, что означал всегда: защиту собственности как аспекта международной буржуазии от воображаемого врага, ибо единственным врагом рабочих являлся правящий класс, который отправлял их сражаться против других рабочих. Все это устарело, мистер Джонс. Эпоха войн позади, а с ней и эпоха раздутых национальных вождей. Эпоха навязанного мистического видения, безумия, цинизма. С ней покончено, ей конец.
– И теперь у нас эпоха серости, – откликнулся Бев. – Интересно, сколько она протянет? Потому что вечно она длиться не может. Что-то в человеке жаждет великой мечты, перемен, неопределенности, боли, возбуждения, красок. Все есть у Данте, правда? «О вспомните свой знаменитый род! // Должны ль мы жить как звери? нет! познанья // И добродетель – цель земных забот!»[25]. Не сомневаюсь, вы читали Данте. Читайте его и отвергайте его, потому что ему нечего сказать рабочим. На место homo sapiens пришел homo laborans. Калибан изгнал Ариэля.
– Джентльмены, – обратился Петтигрю к группе, поскольку дам тут не было, – я рад, что вам представился шанс послушать аргументы диссидентского толка. По-видимому, кое-какие из них вы когда-то тоже выдвигали. Мы подходим к концу нынешнего курса реабилитации. На следующей неделе после четырехдневных каникул для сотрудников центра начнется следующий. В эти последние несколько дней моя задача – навестить ваши дискуссионные группы или синдикаты и задавать прямой вопрос: как сейчас у вас обстоят дела? От вас не потребуют многого, прежде чем вы заново вступите в мир труда. Во-первых, выбор работы. Наша сотрудница по трудоустройству мисс Лоренц в вашем распоряжении со списком вакансий. Во-вторых, вопрос нового профсоюзного билета, что означает восстановление в правах, возобновление гражданства ОКнии. В-третьих и в-последних, официальное отречение от ереси – главным образом, если можно так выразиться, для наших собственных пропагандистских целей. Чистосердечное признание принципа закрытого цеха и отречение от заблуждения о праве на одностороннее действие.
– По сути, – сказал Бев, – вы просите нас всем сердцем принять новую мораль. Больница сгорает дотла, а пожарный стоит и ждет своего повышения в двадцать фунтов. Мы слышим крики умирающих и говорим: «Так и надо, таков порядок, первое во первых строках».
– Нет! – крикнул Петтигрю так громко, что слово будто бы ударилось о противоположную стену и от нее отскочило. – Нет и нет! – повторил он уже мягче. – Вы видите промахи коммунальных служб и сожалеете о происходящем. Вы сожалеете о глупости работодателя, который довел до такого, который отказался прислушаться к справедливым требованиям рабочих и вынудил их прибегнуть к страшному оружию. Но надо смотреть дальше того, что у вас перед глазами, и видеть реальность.
– Тому, чья жена погибла в горящем здании, – горько сказал Бев, – трудно возвыситься до такой мистики.
– И тем не менее, – продолжал Петтигрю, – случались мгновения, и к тому же совсем недавно, когда даже вы признавались себе, что не можете всем сердцем совершенно сожалеть о случившемся.
– О чем это вы? – Бев почувствовал, как сердце у него проваливается в желудок, а кровь подступает к горлу.
– Вы сами знаете о чем. – Петтигрю посмотрел на него, в глазах у него была сталь. – Мы здесь вправе знать, в какие внутренние миры вы вступаете. В конце концов, вы в нашем ведении. – Он повернулся к остальной группе: – У кого-то из вас еще остались сомнения? Если да, говорите прямо.
Никто не ответил, поскольку все были слишком шокированы, когда Бев набросился на великого мистера Петтигрю и начал обрабатывать его кулаками. Очки с Петтигрю слетели, и было слышно, как они жалобно звякнули на полу. Моргая и охая, Петтигрю попытался встать со стола, к которому пригвоздил его Бев. Фаулер, теперь уже не расплываясь в улыбке, повис на плечах у Бева, проявив силу, которую обычно не подозреваешь в человеке столь улыбчивом. Никто на помощь Беву не пришел. Двое слесарей, в прошлом весьма кровожадные, пришли на помощь Фаулеру.
– Предатели проклятые! – выдавил Бев, пока Петтигрю горестно смотрел на сломанные очки, а Фаулер, задыхаясь, поправлял галстук.
– Ты спятил, приятель, – сказал один слесарь. – Совсем съехал на своих орехах. Сам-то это понимаешь?
– Будьте так добры, Фаулер, принесите мне запасную пару, – попросил Петтигрю. – Очки в левом ящике стола в кабинете.
Фаулер вышел, а Петтигрю мутно попытался сфокусировать взгляд на Беве.
– Как ни странно, – сказал он, – вам это особо в вину не поставят. Последний плевок инакомыслия. Думаю, вы обнаружите, что исцелились. Группа, разойтись! Увидимся с каждым из вас завтра.
12. Сжатый кулак рабочего
На ужин тем вечером подали плотную рабочую жратву: селедку в кляре с жареной картошкой и бутылочными соусами на выбор, а на десерт – фаллической формы пудинг с изюмом и заварным кремом. Чай, как обычно, наливали в пол-литровые кружки. Все смотрели на Бева странно, не зная, одобрять его воинственность или нет, поскольку на деле Петтигрю никому не нравился, хотя все его боялись. Некоторые как будто боялись за Бева и поглядывали на него задумчиво, когда прикусывали губы и закуривали свои предпоследние пайковые самокрутки. Петтигрю за верхним (по его собственному игривому выражению) столом отсутствовал.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
