Мюнстер оглядел сидящих вокруг стола… Кропке, Мосер и Баусен. Ван Вейтерен и он сам. Ассистент Банг, видимо, проспал, или же полицмейстер решил не лишать его выходного – вполне логичная мера, если подумать.
Ван Вейтерен взял слово:
– Если вы не возражаете, я хотел бы провести первый допрос лично, вместе с интендентом Мюнстером.
На лице Кропке отразилась тень неудовольствия, но полицмейстер молча кивнул и пошел за магнитофоном.
38
Вид у Эугена Подворского был весьма недовольный.
Когда Кропке и Мосер привели его в кабинет для допросов, изборожденное морщинами лицо пылало от негодования. Чтобы проиллюстрировать свое мнение о происходящем, он постучал огромными кулачищами о стол.
– Немедленно снимите с меня эту хрень, черт бы вас всех побрал! – прорычал он.
Ван Вейтерен кивнул. Кропке расстегнул наручники и вместе с Мосером покинул помещение.
– Пожалуйста, садитесь, – сказал Ван Вейтерен. – Меня зовут комиссар Ван Вейтерен.
– Да мне плевать, как тебя зовут, – зло проговорил Подворский и сел. – Какого черта вы устроили весь этот цирк?
– Я намерен допросить вас по поводу убийства Хайнца Эггерса, Эрнста Симмеля и Мориса Рюме.
– Какого черта? – изумился Подворский. – По второму разу?
Ван Вейтерен сделал знак Мюнстеру включить магнитофон. Мюнстер нажал на кнопку, и комиссар проговорил все формальные фразы. Подворский отвечал в основном фырканьем или руганью, однако после того, как ему предложили закурить, начал выказывать – во всяком случае, по мнению Мюнстера – какую-то готовность к сотрудничеству.
– Хорошо, – сказал он. – Только давайте быстрее, чтобы поскорее покончить с этим. У меня там полтонны рыбы лежит и гниет.
– Что вы делали в пятницу вечером? – начал Ван Вейтерен.
– В пятницу? – переспросил Подворский. – А с какой стати ты спрашиваешь меня, что я делал в пятницу? С тех пор как шлепнули последнего, прошло ведь порядочно времени…
– Если ты будешь отвечать на вопросы, вместо того чтобы повторять их, дело пойдет куда быстрее, – сказал Ван Вейтерен. – Мне показалось, ты спешишь.
Подворский открыл было рот, но потом закрыл его.
– Хм… стало быть… – проговорил он и задумался.
Ван Вейтерен сидел с непроницаемым лицом.
– Вечером в пятницу – ничего особенного, – наконец решился Подворский. – Ходил к Саулинену договориться о лодке. Он дал мне ключи и все такое. Затем поехал домой. Пожалуйста, следующий вопрос.
– Что ты делал в ту ночь, когда убили Симмеля?
– Это я уже рассказывал полицейскому в юбке. Я был дома и спал. Это мое обычное занятие по ночам.
– Кто-нибудь может это подтвердить? – спросил Мюнстер.
– Мои кошки, – сказал Подворский.
– А когда умер Рюме? – продолжал комиссар.
– Когда это было?
– В ночь с восьмого на девятое.
– Черт его знает. То же самое, скорее всего.
– Ты знал Хайнца Эггерса?
– Нет.
– Есть алиби на время убийств Эггерса?
– Я был в Чадоу. Хватит спрашивать меня о том, о чем я уже говорил в прошлый раз!
– Хорошо, – проговорил Ван Вейтерен. – Что ты делал в Арлахе в марте восемьдесят третьего года?
– Что?
– Что слышал.
– В Арлахе в восемьдесят третьем?
– Ну хватит придуриваться, – фыркнул Ван Вейтерен. – Ты ведь, черт возьми, неделю провалялся в больнице.
– Ах, вот что, – пробурчал Подворский. – Вспомнили ту долбаную историю? Какое она имеет отношение ко всему этому?
– Кто здесь задает вопросы – ты или мы?
Подворский застонал:
– Черт бы тебя побрал с твоими вопросами!
– Тогда придется сделать перерыв, – сказал Ван Вентерей. Он отодвинул стул и поднялся. – Я слыхал, что в некоторых странах едят тухлую рыбу. В Швеции, если я не ошибаюсь…
– Дьявол! – прорычал Подворский. – Подожди… Арлах… Ладно, я могу рассказать, если уж тебе так приспичило это знать. Сядь!
Ван Вейтерен сел. Подворский закурил новую сигарету и почесал затылок.
– Ну? – проговорил Ван Вейтерен.
– Каков срок давности за незаконный оборот опьяняющих средств? – спросил Подворский.
– С тобой все будет в порядке.
– Точно?
Ван Вейтерен кивнул.
– Не верю полицейским, – буркнул Подворский. – Выруби эту штуку!
Комиссар кивнул, и Мюнстер отключил магнитофон.
Подворский хрипло засмеялся:
– Ну, слушайте. Ко мне в руки попала партия водки, которую надо было пустить в оборот…
– Попала? – переспросил Ван Вейтерен.
– Назовем это так, – сказал Подворский.
– Сколько?
– Много.
Ван Вейтерен кивнул.
– А у меня был друг, датчанин, у которого в Арлахе имелся покупатель… долбаный медик… как выяснилось, он и не собирался платить по уговору…
– Как его звали? – вставил Мюнстер.
– Звали? Черт его знает. Не помню. Как-то на Б. Кажется, что-то на Бле..
– Блэве? – предложил Ван Вейтерен.
– Да, похоже на то… заумный пижон, решивший сделать легкие бабки, продавая водку своим расфуфыренным дружкам. Мы обо всем договорились, поставка товара состоялась, все готово, оставалось одно – оплата.
– И?.. – произнес Ван Вейтерен.
– Именно этот вопрос нам и предстояло решить в том кабаке… и тут этот маленький говнюк и его приятель вообразили себе, что они смогут меня надуть! Как это называется, господин комиссар, а?
– О какой сумме шла речь? – спросил Мюнстер.
– О порядочной, – ответил Подворский. – Мы уже успели пропустить не по одной рюмке. И тут я, само собой, вышел из себя. Жалею только…
– О чем? – спросил Ван Вейтерен.
– Что я не дождался датчанина, прежде чем перейти от слов к делу, – сказал Подворский, и тут с ним случился жестокий приступ кашля. Он отвернулся и скорчился, зажав рукой рот. Приступ затянулся на полминуты.
Мюнстер взглянул на комиссара, пытаясь понять, о чем тот думает, но, как всегда, ему это не удалось.
Самому Мюнстеру рассказ Подворского показался убедительным – во всяком случае, не складывалось впечатления, что он сочиняет на ходу.
Хотя никогда нельзя быть на все сто процентов уверенным. Ему уже доводилось ошибаться…
– Как звали его приятеля? – спросил Ван Вейтерен, когда Подворский перестал кашлять.
