Реми слушал. Сидевшая перед ним Эме была не очень-то похожа на ту женщину, которую он надеялся увидеть и услышать, какую на протяжении долгой зимы рисовало и, возможно, приукрашивало его воображение. Куда подевалась вдруг восхитительная Эме, открывшая ему дружбу в любви, одарившая его столь редкой женской дружбой? Где и когда она утратила свое неповторимое очарование? В чьих объятиях? В постели, отныне гостеприимно распахнутой для других? На побережье, где этим летом будет купаться и загорать под ослепительным средиземноморским солнцем юный Мишле?
И здесь, в саду, глядя на разговорившуюся Эме, Реми почувствовал, что по какой-то странной закономерности он словно возвратился на круги своя и теперь смотрит на Эме такими же глазами, как до первой их встречи, когда у него сложилось о ней предвзятое мнение. Она снова казалась ему женщиной-вампиром, пьющей юную кровь. В самом деле, перед ним сидела болтливая немолодая женщина, беспрерывно говорившая только о себе, любительница хорошо поесть, заботившаяся о своей фигуре, престарелая любительница мужчин, мечтавшая о новом любовнике, старая комедиантка, которой пора было думать о душе, а она была устремлена в будущее!..
Реми пришли на память многочисленные скандальные истории, в которых было замешано ее имя, неприятности в Сен-Руффине, дело Монтрету. Он вспомнил, с какой двусмысленной улыбкой его встретил полицейский комиссар, когда вызывал для свидетельских показаний, и его слова: «Господин Реми Шассо, не так ли? Если я не ошибаюсь, вы поддерживаете весьма тесные отношения с мадам Шомберг, а в особенности с мадам Эме Лаваль?»
Однако наряду с этими воспоминаниями Реми пришли на ум и другие мысли. Он испугался, что утратил былую снисходительность. Неужели виной тому стало его затворничество? Неужели он стал человеконенавистником? Он взял себя в руки и постарался не показать вида, что удивлен.
– Как я рад за тебя! – произнес он.– Ну, а как в остальном? Как поживает наша гоп-компания?
– О! Компания…– сказала Эме.
И Реми должен был признать, что у этой женщины память была не столь короткой, как могло показаться на первый взгляд. Стоило ему лишь намеком вызвать ее на воспоминания, как ее оживление сменилось грустной задумчивостью.
– Должна тебе, мой Мики, сказать, что компания распалась… Лулу… возможно, ты о нем знаешь из газет… Он возобновил свой контракт с Голливудом. Я сама узнаю о нем из журналов о кино, как самая обыкновенная читательница. Нино из своей Италии и носа не кажет. Он там по-настоящему счастлив. Время от времени он присылает мне поздравительные открытки. Что до Жожо Манери, то он отказался от светской жизни. Представь себе, он женился на той несчастной, ты помнишь? На девушке, которая была его секретаршей. И только один Бебе Десоль ведег лрежний образ жизни… Но я так говорю, как бы образно выражаясь. Его дела совсем плохи. Семья на грани банкротства. Папаша Десоль был вынужден уволить всех своих служащих, теперь всю работу выполняет дочь. Только она не дает ничего брату. Ты же знаешь, Бебе не способен работать, к тому же он красив… Естественно, ему сейчас не приходится быть таким разборчивым с женщинами, как раньше, и бескорыстным. Мне говорили, с кем он сейчас живет, но я забыла. Вот видишь, и ему пришлось приспосабливаться к обстоятельствам.
– А Борис?
– Как? – удивилась Эме.– Разве ты не знаешь?
Ты не слышал?
– Не слышал что?
– Дело в том, что… на Пасху у него осталось всего двадцать тысяч франков от наследства отца. И он решил их просадить в Жуан-ле-Пен.
– И что же дальше с ним приключилось?
– Но…– Наступила тишина. Затем она произнесла тихим голосом: – Он покончил с собой.
Где-то внизу в долине раздался собачий лай, к нему тут же присоединились другие собаки, затем все смолкло.
– Боже мой!..– произнес Реми.– Бедный Борис!.. А Галатц?
– Да, правда, Галатц!.. Честное слово, я совсем про него забыла. Но мне ничего о нем не известно. Никто больше о нем не говорит. Он ушел на дно. И один только Бог знает, где оно расположено!.. Но хочу тебе сказать, есть новости и повеселее, например, твой Альберт… Ты знаешь, что произошло с твоим юным лакеем?
– Нет, конечно. И что же с ним стало? Где он сейчас?
– Ты будешь хохотать до упаду… Он работает у Магды.
На следующий день утром Эме заявила, что отправится в путь после обеда. Но перед отъездом захотела побывать на кладбище: она привезла из Парижа венок на могилу Агатушки. Такое внимание со стороны подруги, возвратившее наконец ему прежнюю Эме, заставило Реми упрекнуть себя за мимолетную горечь, которую он испытал накануне.
На кладбище, после того как она возложила венок на фамильное захоронение семейства Палларюэль, Эме захотела присесть. Но не было скамейки. Они подошли к краю кладбища, не имевшего ограды, кроме невысокой насыпи.
Они присели. У их ног лежали старые могилы без крестов и обелисков, их едва различимые холмики были разбросаны по склону луга за пределами поля мертвецов.
– Послушай, – сказала Эме, – взгляни на эти старые могилы. Видишь ли, если бы мне не надо было лежать рядом с моим дорогим Оливье на кладбище в Пасси, то я бы хотела, чтобы меня точно так же захоронили, как их, на вольном лугу, на свободе, где заросшие травой старинные захоронения находятся в полном беспорядке. Мики, возможно, мои мысли покажутся тебе несколько странными, но именно такие усыпальницы среди зеленой травы я считаю лучшими. И никаких табличек с именами, только безымянные могилы… Теперь когда я подумаю о вечном покое, то закрою глаза и увижу этот луг, вышедший за пределы кладбища, затерянный среди бескрайних полей.
Она подняла голову и посмотрела в сторону возвышавшегося над кладбищенскими кипарисами города, восходящего своими желтыми стенами домов к полуденному небу. Она продолжала:
– Я с тобой согласна, Мики; помнишь, ты мне сказал, что Кордес напоминает корабль? Ты бы мог добавить еще, что это кладбище похоже на его нос, нет, не то слово…
– Нос?
– Да, нос.– И она задумчиво повторила: – Нос корабля… Мики, я не люблю смерть… О! Нет, ради Бога, смерть и в особенности мертвецы меня обычно пугают. И ты видишь, несмотря ни на что, это кладбище мне кажется райским уголком и меньше всего здесь хочется предаваться печальным мыслям.
– Меме, – произнес тогда Реми, – Меме, я тебя очень люблю.
– Ну, да…– со вздохом ответила она.– Ты меня очень любишь…
И эта фраза эхом прозвучала в их сердцах. Реми продолжал:
– Меме, мне надо тебе сделать еще одно признание. Ведь теперь один Бог знает, когда мы снова увидимся. Меме, послушай: я никого никогда не любил. Да, у меня были какие-то мелкие страстишки… Но любовь, которую испытывают и одновременно внушают другим людям: всеобъемлющую, разделенную любовь, – нет, никогда… И в то же время мне уже двадцать семь лет, давно пора бы испытать это чувство. И вот, Эме, я хочу сказать: у меня была возможность почти ощутить ее прикосновение. Любовь – это ты.
