Глава 1
Кружит по Москве светло-голубой «Фордик». Как стосковавшаяся обласканная лошадка – мгновенно заводится от новенького аккумулятора, резво объезжает пробки, виртуозно втискивается в узкие щели между припаркованными у обочин машинами.
– Тебе хорошо. Мне плохо. Родным, близким и знакомым – тоже. Но у тебя, мой мальчик, есть одно ценное качество – ты не умеешь ругаться, – пробормотала Лика Вронская, доставая ключ из замка зажигания.
Щелкнув кнопкой центрального замка, она медленно пошла по Армянскому переулку.
…Еще в салоне летевшего из Чечни самолета нахлынула-закружила неожиданная тоска. Как же можно, оказывается, соскучиться по родному городу…
После рева бронетехники даже Садовое кольцо – не шумное. А какая она, Москва, чистая – умытые проспекты, сверкающие витрины, хрустальный шепот фонтанов, черное литое кружево мостов, фонарей, скамеек. Да даже «спальные» кварталы – ровные, аккуратные коробочки с сотами чьих-то жизней – такие красивые в своей ровной многоэтажной целостности.
Многое пришлось сделать после возвращения. Перевезти вещи в Пашкину «однушку». Объяснить редактору «Ведомостей», что никаких статей не будет. Потому что слова, как осколки в памяти, слишком больно вытаскивать, пусть уж лучше остаются, затягиваются, главное – их не трогать. Все, был да весь вышел репортер, хладнокровно щелкающий «цифровиком» у тела генерала Александра Волкова. Когда чудом удается не оказаться на его месте – все меняется, уже не о профессиональном долге думаешь, а о собственной изодранной психике. Да и небезопасно описывать произошедшее. Лика хотя и была в состоянии полного шока, но сказанную в лагере боевиков фразу насчет того, что руки у них длинные, запомнила. Вот и перебралась в квартиру Паши. И не написала в газету ни строчки. Береженого Бог бережет. Андрей Иванович Красноперов это понял, сам предложил какое-то время не появляться в редакции и только об одном попросил в то и дело прерываемом Ликиными рыданиями разговоре:
– Я тебя умоляю, ты больше никуда не впутывайся. Без тебя мне было сложно, будет сложно, но как-нибудь справимся. Выходи на работу, когда сочтешь нужным. И чтобы никаких выкрутасов!
Беспокойство за родителей – скорее, иррациональное, умом-то Лика понимала: если захотят расквитаться – то уж в первую очередь с ней лично – все же вынудило ее убедить отца с мамой уехать в подмосковный санаторий ФСБ.
Все забыть. Собрать себя целиком и полностью, забрать, впитать, выгрызть до конца, до капли, до крошки оставленное в Чечне. Страх, кровь, боль, разочарование, счастье. Вот только как это сделать? И как жить, этого не сделав? Как – когда все вокруг такое мелкое, ненастоящее, искусственное, продажное?!
Нет сил смотреть телевизор, потому что в паутине словес трепещут мальки, король-то голый, но где тот ребенок, который об этом скажет? Нет сил читать книги – странные фантасмагорические миры, театр абсурда, вранье. Тех, кто имеет отношение к радио – бездумно болтает в эфире или поет тупые песенки – вообще убить бы, идиотизм не лечится…
Уже через неделю после возвращения домой у Лики Вронской возникало лишь одно желание: вернуться назад в Чечню. На войне невыносимо тяжело, но там все так понятно и по-настоящему, что пропитанный фальшью покой кажется адом, по которому мечешься, не находя себе места, и пусть уж лучше настоящий ад, чем такой, мучительно прилизанный…
Паша, как мог, пытался лечить своей любовью. Ни тени упрека. Все время рядом, еще не свистнешь, уже летит преданной собачонкой, тащит новую игрушку. Навороченный мобильник: «Надо же нам как-то общаться. Твой любимый “Самсунг”-раскладушка»… И крохотный компьютер: «Тебе будет удобно на нем работать. КПК на ладони умещается». Окутывает нежностью, как теплым пледом: чуткие объятия, ласковые слова и ливень поцелуев не прекращается.
В его руках теперь стыдно. Измены не могло не случиться, но какая же это горькая штука…
Сама, все сама, так получилось, винить некого. Несмело прикоснулась к бедру Лопаты, везущего ее в госпиталь, взволнованного, счастливого от того, что в ту ночь смерть почти прошла стороной.
Прикоснулась и попросила:
– Володя, останови машину.
Удивление в его глазах быстро сменил нетерпеливый блеск.
Одежды много. На заднем сиденье «Жигулей» тесно. Наверное, она сейчас некрасивая. И грязная. Неважно. Скорее выпить его. Кого угодно. Она живая, живая, жи-и…
