Он вдруг еще раз внимательно уставился в мое лицо, даже наклонился вперед, как близорукие люди, которые плохо видят. Его губы растянулись в довольной улыбке.
Неожиданно закружилась голова.
— Неужели и ты ему безразлична… Впрочем, вот и проверим, — теперь он улыбался еще шире, а к головокружению присоединилось тихое равномерное гудение в ушах.
Я обернулась к его друзьям — теперь они не делали вид, что очень заняты разговором и внимательно смотрели на нас, вернее, на меня. Спокойно смотрели, терпеливо, как на мышь в прозрачной банке, из которой не убежать. А ведь Парин говорил что-то насчет болтовни и нежелании посвящать посторонних в наш разговор. А пришел не один…
Тогда я поняла. Вспыхнули предохранители, разом среагировав на опасность и сплавились в черное ничто. Кое-чему мое детство меня научило — приход шатающейся незнакомки, повергающий в шок, когда понимаешь, что это существо — твоя собственная мать. И узнаешь — с таким существом невозможно наладить контакт, невозможно договориться, невозможно даже упросить, как ни умоляй. Передо мной сидело существо гораздо худшей породы — его вело не сознание, отравленное алкоголем, он делал это в здравом уме. Просить и взывать к совести бесполезно.
— Мне нужно в туалет, — быстро сказала я.
И тут же попыталась встать. Получилось сразу, хотя и шатало.
Слева подскочили две тени. За стойкой бармена было пусто.
— Пусть идет, — милостиво разрешил Парин, — а то машину еще изгваздает… Сумочку оставь, — лениво кивнул мне.
Я опустила ремень сумки и пошла к двери в туалет. Они тут были небольшие — одна кабинка. Дверь удалось запереть только с третьей попытки и сразу подкосились ноги, так что пришлось опуститься прямо на пол и опереться на стену.
Совать два пальца в рот уже поздно — напрасная трата времени, уже усвоенного организмом для их цели вполне хватит. Единственный мой шанс, к счастью, находился в кармане джинсов и был незаметен под длинным свитером. Парин не знал, что я не ношу телефон в сумке, потому что он поставлен на виброзвонок, а в сумке виброзвонка не слышно.
Жуткая слабость… отупляющая. И кому звонить? Костя… денег не хватит на звонок, да и что он сделает? Бабушка… девчонки. Размышлять времени не было, я нажала пятерку, единственного человека, который поймет, с чем мне пришлось столкнуться. И даже может помочь… если захочет.
Я приложила трубку к уху, пытаясь придавить сильнее — пальцы разжимались…
— Павлова, ну что тебе? — Цукенина злилась, хотя ответила всего после второго гудка, — я стою в самом начале длиннющей долбаной пробки и немного занята!
Похоже, она говорила что-то еще, но звук отдалялся и растворялся в гудении.
— Я в… в туалете. Кафе Колибри. Парин… чем-то меня напоил, — удалось выговорить и следующее слово уже застряло. Во рту пересохло, а свет над головой стал наливаться серой свинцовой тяжестью.
— Сиди и не вздумай выйти! — вдруг заорала Олеся и пошли гудки. Я старательно пыталась сообщить что-то еще, но не могла вспомнить, что должна сказать. Потом телефон выпал, совершено беззвучно опускаясь на пол, а перед глазами плавал и переливался чужой незнакомый мир.
Рисунок плитки на стене зашевелился, перетекая друг в друга. Где-то в глубине грохотал колокольный звон. Потом меня озарило потрясающим по силе, практически божественным откровением — это бьется мое сердце…
Я жила в мире, где звук моего пульса перекрывал все остальное и все остальное не имело ни малейшего значения. Эту восхитительную мелодию можно было слушать вечно… И я слушала.
Стук и грохот изменился, зазвучал странно. Словно в мелодичный колокольный звон примешались чужие, неблагозвучные, треснутые звуки. Дверь распахнулась, вошел какой-то человек… знакомый. Стоцкий.
— Одного хватит, — кричала Олеся, — следи, чтобы не рыпались! Вадик, пусть мою машину заберут, ты нас повезешь.
Стоцкий прикасается к лицу… Наверное… никаких изменений я не чувствую. Знакомый рассерженный голос ближе…
— Бери ее!
Меня качает, как будто корабль из штиля попал сразу в шторм, и волны вокруг, и тучи, и люди… незнакомые. Один шкафообразный у входа, вокруг него шевелится тьма… Другой у окна, нависает над сидящими за столом. Неразличимый.
Мягкое сидение без дна, куда начинаешь проваливаться, в котором тонешь… Качает.
— Что ей дали? — лицо Цукениной перебивает звон, хочется от нее отмахнуться, но рука не слушается. Я могу умереть, если перестану слышать мелодию, это же мое сердце…
— Давай на скорую отвезем, — еле слышный голос Стоцкого.
Качает… Бесконечный океан… Откуда тут колокола?
— Уже пришла обдолбаная, а потом ее просто срубило? Конечно, они не признаются. Спасибо, Ленька, не трогай их, у тебя будут неприятности. Мы по-своему разберемся. Все, еще раз спасибо.
Качка… Стук дверцы… Какие-то стены… однотонные.
Потолок невероятно высоко.
Чьи-то холодные пальцы на запястье, шее, глазах.
— Можно промыть, — незнакомый голос.
И потоки воды, ледяной горькой воды, от которой хочется отплеваться, но не получается — она вся внутри и раздувается, распирает… впитывается.
Спазмы в животе и рвота, долгая и при этом необъяснимо медленная, как в замедленной съемке.
— Тепло и жидкости побольше, — мужской голос.
И такой родной колокольный звон. Везде…
Очнулась я в незнакомой комнате, большой, полутемной — один ночник у стены. Почти сразу зашла Олеся.
— Ну как ты, отошла? — спросила, присаживаясь на кровать.
В теле была жуткая тяжесть и казалось, оно принадлежит мне не целиком, а только местами.
— Не знаю… плавает все и думается… медленно.
— Пройдет, — она поднялась и куда-то отошла. Вернулась со стаканом, протянула, — пей.
Послушно пью. Похоже на обычную воду, но почему-то теплую.
— Спасибо… Сразу за все.
— Не за что… Повезло, что папины ребята недалеко были и в центр ни одной пробки. Повезло, что эти идиоты слишком расслабились и не спешили тебя увозить. Боже, Павлова, как ты меня напугала…
— И себя, — равнодушно.
— Ничего, все уже хорошо… До утра поспишь, денек отлежишься — к вечеру никаких следов не останется. Но ты все-таки везучая, — она облегчено вздохнула. — Останешься у меня?
Двигаться не хотелось. Думать, смотреть, говорить. Но есть люди, за которых отвечаешь.
— Домой надо… тетя. Сколько времени?
Она смотрит на часы.
— Одиннадцать.
— Поздно…
Цукенина беспечно пожимает плечами.
— Тоже мне проблема. По сравнению с решеными. Скажешь, была у меня в гостях, заболела голова, выпила таблетки, но незнакомые, переборщила с дозировкой, поэтому такая сонная.
