Книга Укрытие - Трецца Адзопарди

Выпивка, говорит Роза. Нужна выпивка. Запиши. Я составляю список. Хлеб, масло, ветчина, помидоры, собачий корм.

И тортик.

Тортик? — переспрашиваю я. Такого пункта я не ожидала.

Я люблю торты, говорит она. И вообще, разве где написано: на поминках — ни тортинки?

Она меня дразнит. Наклоняется, забирает у меня ручку, подчеркивает дважды.

Наверное, у меня эта привычка от мамы, говорю я. Она все время составляла списки.

До последнего? — ядовито усмехается Роза. Вряд ли это генетическое. Чай. Для тех, кто не пьет виски. Внеси в список.

Так мы кружим вокруг да около уже с полчаса. Стоит мне упомянуть о прошлом, и я чувствую Розино непрошибаемое сопротивление. Утром, когда я встала, она уже сидела за столом, ела шоколадные конфеты, подбирала пальцем крошки, оставшиеся в пластиковых ванночках. У нее было странное выражение лица — то ли ликующее, то ли презрительное. Я тут же насторожилась: тридцать с лишним лет хоть и прошло, но доверять ей не стоит.

Я тут поболтала со старушкой Рили, сказала Роза. Ей, видите ли, не нравится, когда собака бегает по ее грядкам. Хотя, казалось бы, от него — сплошные удобрения.

Она громко рассмеялась и протянула мне коробку.

Тебе с пралине или с халвой?

Я хотела поговорить о похоронах. Если социальные службы пытались нас отыскать, значит, мог появиться и кто-то еще, кроме меня. Кого ждать, я понятия не имела. Но Роза-то здесь живет. Наверное, у нее есть на этот счет какие-то соображения. Но Роза уходила от всех моих вопросов.

Там буду я, сказала она, сияя. И миссис Рили. Старушенция в предвкушении. И Селеста — образец благопристойности. Она уж не упустит случая купить новую шляпку.

А остальные? — спрашиваю я. Люка, Фрэн?

Роза, как и прошлым вечером, только опускает голову. Ответа нет. Тогда я это простила. Но утром, когда я проснулась в своей старой комнате, в кровати, продавленной посредине, и сквозь занавески пробирался рассвет, что-то прояснилось. Это рефлекс: я искала Фрэн.

Роза пододвигает к себе листок, держит его — возрастная дальнозоркость — на вытянутой руке.

Красивый почерк, говорит она с удивлением, словно больная рука как-то влияет на то, как действует здоровая.

А с чего ему быть некрасивым?

Папа называл тебя Кособокой.

Говоря это, она скрючивается влево, руку приподнимает, растопыривает клешней. Фигура получается премерзкая — злодей из немого кино, — она изображает меня пятилетнюю. Но это длится всего мгновение. После чего Роза склоняется над списком, проглядывает каждое слово, раскрашивает буквы. От смущения шею заливает румянец.

Как ты думаешь, мы его увидим? — спрашиваю я, стараясь не проявить волнения.

Роза отвечает спокойно. Лучше бы заорала.

Думаешь, он объявится, да? Потому что она умерла? Потому что ты наконец решила, что пора приехать домой? Я прожила здесь всю жизнь, Дол. Если бы папа хотел вернуться, он давно бы это сделал.

Я же вернулась, говорю я.

Это да, говорит она. Когда пробил час. А собственно, зачем?

Она наконец поднимает голову. Я вспоминаю миссис Рили. Здесь ценного ничего нет. Этот вопрос я сама себе задавала всю неделю. Я столько всего хотела. Собирая сумку, трясясь в поезде, лежа в кровати и слушая Розин храп, я думала, что найду кого-то, кому смогу это сказать.

Я хочу поднять мамину голову с рельсов. Мне тогда было всего пять, я не сумела бы этого сделать. Я хочу остановить ее в тот миг, когда она разворачивается и уходит от меня в туманную дымку. В голове тревожный стук, темнота, пронзительный плач. Я ищу освобождения.

С Розой я этим поделиться не могла. Она четко дала понять: ее прошлое — не мое, я не могу быть его частью. В этих раскосых глазах читаются все Розины симпатии и антипатии: она всегда презирала Селесту и маму, восхищалась Люкой. Марина, отец, Фрэн — о них она и думать забыла. А я — я все та же Уродина. Такой даже список составить нельзя доверить: левша без левой руки.