В результате она до крови разодрала колени.
Мы лежали вместе, пока не замерзли. Она встала и завернулась в одеяло.
— Ариэль считает, что ты сексуальный, — сказала она.
— Сомневаюсь.
— Не сомневайся. Она мне сказала. Она постоянно это говорит.
— В классе она ведет себя со мной ужасно, Мари. Сомневаюсь…
— Потому, вероятно, что ты спишь со мной, а не с ней, Уилл.
Я сел.
— Мари, ты ей рассказала?
— Господи, нет. Это была шутка, дурацкая шутка. Putain! Успокойся. Она ненавидит своего отца. Поэтому всегда такая злая. С тобой это никак не связано, Уилл. Поверь мне, она бы трахнула тебя в секунду. Вчера она мне призналась.
— Вчера?
— По телефону.
— С чего возник такой разговор?
Я смотрел, как она грызет ноготь.
— Она о тебе заговорила, кажется. Она тебя хочет. Ну и что? — Она взглянула на меня. — Это возбуждает тебя, Уилл? Ты хотел бы трахнуться с Ариэль? — Мари пристально смотрела на меня.
— Нет, Мари.
Она ходила по квартире, брала вещи, делала вид, будто разглядывает книги на полках. Подошла к окну и посмотрела на город. Шторы драпировались вокруг ее обнаженного тела. Потом она обернулась. Ее трясло.
— Однажды ее отец пытался меня соблазнить. — Она скрестила на груди руки.
Я ничего не сказал, лишь натянул одеяло на колени.
— Я находилась в комнате Ариэль, ждала ее с пробежки. Сидела на ее кровати. Он вошел и попытался меня соблазнить.
Я кивнул, наблюдая за ней.
— Но потом домой вернулась Ариэль и застукала нас. Ну, его застукала.
— За какими действиями?
— Ни за какими. Он просто сидел со мной на кровати. Сказал, что хочет помочь мне с домашним заданием. Его рука лежала на моей ноге, когда вошла Ариэль. Вот и все, ясно? Но она страшно разозлилась. Недели две со мной не разговаривала.
Она села на пол рядом со мной. Я натянул на нас одеяло и стал поглаживать ее по спине.
— И это все? Больше ничего? Только рука на твоей ноге?
— Больше ничего, Уилл.
— Ариэль знает, Мари? Я имею в виду — о нас. Ты кому-нибудь говорила?
Она глянула на меня и отвернулась к окну, за которым был тусклый и слабый свет.
— Просто скажи мне, Мари. Мне нужно знать. — Я медленно вздохнул. — Пожалуйста, скажи мне, Мари…
— Нет, — прошептала она, отодвигаясь. — Никто не знает. Я никому не говорила. Ясно?
— Ясно, — сказал я. — Хорошо.
Я снова привлек ее к себе.
— Я никогда никому не скажу, Уилл. — Она расплакалась. — Никогда. Я знаю, чем это грозит. Тебе. Нам. Зачем мне это делать? К черту, Уилл, зачем мне это делать?
— Все нормально. Забыли.
Она рыдала, вздрагивая всем телом. Я обнимал ее, и мне все было понятно.
Вскоре Мари уехала домой, а я остался сидеть на полу.
В те недели я сидел в кафе и читал. Ходил в кино. Вечерами шел в «Ла Палетт» и пил. Спал допоздна, часто за полдень. Я скучал по Мари, и когда город опустел, на улицах становилось все спокойней и спокойней, по мере приближения к Рождеству, мне все больше хотелось, чтобы она вернулась.
Она слала мне сообщения. «Я люблю тебя, Уилл». «Я скучаю по тебе, Уилл». «Боже, как я скучаю по твоему телу. Comme tu me manques!»[56]
В день Рождества я поковырял жареную курицу и выпил бутылку бордо.
Когда мои родители были живы, я садился вместе с ними возле елки, и мы открывали подарки. В Рождественский сочельник, за несколько месяцев до их смерти, мы поехали, чтобы провести с ними неделю. Мы вчетвером ужинали, а за окном валил снег.
Мои родители. Изабелла и я.
После ужина папа разжег камин, и мы сидели все вместе в гостиной и ели пирог с пеканом. Потом Изабелла улеглась на диван, положив голову мне на колени. Мы вчетвером сидели несколько часов, любуясь снегом, который падал в бледном свете фонаря на крыльце.
Теперь я сидел за маленьким столом в своей квартире. Шумы комнаты. Слышался звук разрезающего курицу ножа. Звук льющегося в мое горло вина. Стук бокала, когда я ставил его на стол. Я попытался совсем замереть. Затаил дыхание и представил себя одним в Париже. В комнате в городе, затаившего дыхание.
Через несколько дней после Рождества она прислала сообщение.
Я сидел один в кафе, читая «Игру в классики»[57].
«Я беременна», — было написано в сообщении.
Мари
На Рождество мы поехали в Межев. Семейное мероприятие. С нами была моя сестра. Мы были вчетвером. Родители сняли на каникулы шале. Уютное, с широким камином из камня. И все были счастливы. Мне понравилось проводить время с отцом, который пообещал остаться на все праздники. Иногда мы вместе катались на лыжах, только вдвоем. Он очень мило себя вел. Пил меньше обычного. Спрашивал про школу. Помню, я пожалела, что не могу рассказать ему все о своей тайной жизни. Мы сидели вместе на подъемнике, обогретые солнцем, упакованные в свои парки, и говорили, говорили… Он меня смешил. Рассказывал разные истории про Китай, где жил по большей части. Он так часто отсутствовал, что я забыла, как обожаю его, и мне все время хотелось сказать ему правду. Мне почему-то казалось, что он не рассердится. Не устроит скандал, не пойдет в школу, ничего такого не сделает.
Не важно. В итоге я ему так и не сказала.
У меня не пришли вовремя месячные.
В тот день я осталась дома и, пока все остальные катались, пошла в маленькую аптеку на площади перед церковью и купила тест на беременность.
Принесла его домой и заперлась в ванной комнате. Когда увидела положительный результат, то оцепенела. Через какое-то время послала ему сообщение. Не представляю, что он испытал. Я написала только: «Я беременна». И все. То есть после всех этих сообщений, которые я слала — скучаю, скучаю. И потом это. Но на большее меня не хватило. Может, я хотела его наказать, не знаю.
Я никому ничего не сказала. Держала это в себе, пока однажды ночью почувствовала, что просто не выживу. Я встала с постели и выскользнула из дома. Было поздно. Холодно. На улицах лежал свежий снег, и стояла та полная тишина, какая устанавливается зимней ночью в горах. Я шла и шла, а потом позвонила ему. Его голос звучал очень далеко. Но он очень ласково со мной разговаривал.
Большего нельзя было и пожелать. Он сказал, что не оставит меня. Что мы переживем это вместе. Сделаем, как захочу я. Мне нужно об этом поговорить. Серьезно подумать. Я ответила, что не хочу об этом думать. Хочу, чтобы он сказал, что делать. А он ответил, что не может этого сделать, не ему решать. Ведь это мое тело и все такое. Я стояла в снегу и плакала, чувствуя себя так, как на мосту в ту ночь, когда назвала Ариэль сучкой. Он сказал: «Попытайся уснуть, Мари. Я с тобой. Я здесь». Никогда не слышала такого печального голоса.