— Ты хочешь, чтобы я аттестовала тебя? — спросила я.
Он нервно улыбался, вероятно, так, как перед каждой оценкой его успеваемости.
— Ты получил аттестат с отличием, — сказала я серьезно, и он удовлетворенно покраснел.
Жизнь Роберта протекала в цикле зимних и летних семестров. Его наивысшей жизненной целью было сдать общий экзамен по специальности у доцента Маховой.
Я старалась это понять.
Я старалась не слишком отвлекать его.
Виделись мы раз, от силы два раза в неделю, но я не жаловалась. Я утешала себя тем, что Роберт сдаст экзамен по специальности у доцента Маховой, мы вместе отпразднуем его и потом наконец заживем.
Глава XXXVI
Доверительно знакомый почерк — Бескомпромиссная Лаура — Зеленый символ семейной сплоченности — Климактерические изменения — Орфей в метро
1
Когда 5 декабря, возвратившись с работы, я привычным движением открыла почтовый ящик (я точно помню эту дату, ибо по дороге домой встречала бессчетных чертей, Микулашей[86]и ангелов), у меня кольнуло под сердцем.
Письмо Оливера я узнала мгновенно.
Дома, опустившись на ближайший стул, я стала разглядывать конверт. На марке знакомая картинка Лады[87]: заснеженная деревня. Я знаю, что письмо открывать нельзя (Не звоните ему! Не пишите ему! На его письма не отвечайте, страница 41), но вместе с тем сгораю от любопытства. Чувствую всем своим существом, как оживают мои старые надежды. Хватаю мобильник и звоню Ингрид.
— Он прислал мне письмо! — возбужденно говорю я.
— Роберт?
— Оливер! Оливер прислал мне письмо!
Ингрид вздыхает.
— Надеюсь, ты его не открыла? — обеспокоенно спрашивает она.
— Мне нельзя его даже прочесть?
— И не думай! — запрещает мне Ингрид. — Сунь его в большой конверт и моментально отошли обратно.
— Я не буду ему отвечать, — предлагаю я компромисс, — только прочту.
— Нет! — настаивает на своем Ингрид. — Ни в коем случае!
2
— Оливер написал мне письмо, — в тот же вечер говорю я маме. — Что мне делать?
Показываю ей конверт. Я до сих пор не открыла его, но вместе с тем уже несколько часов не могу ни о чем другом думать.
У мамы растерянный вид. Она садится к столу и закуривает. Белый конверт лежит между нами.
— Ты знаешь, девочка, как я люблю тебя, — говорит она, чуть погодя. — Ужасно хотелось бы посоветовать тебе что-то хорошее. Ужасно хотелось бы посоветовать тебе так, чтобы ты была счастлива, но посмотри на мою жизнь…
Она беспомощно разводит руками. Это единственное движение итожит все прошедшие годы, все ее неудачные связи.
— Разве я могу что-нибудь посоветовать? — добавляет она удрученно.
3
На следующий день я посылаю Оливеру письмо обратно.
Нераспечатанным.
Я горда собой; своей бескомпромиссностью я даже похваляюсь перед Робертом.
До Рождества получаю от Оливера еще два других письма.
По совету Дорис Вольф, Ингрид и Роберта я поступаю с ними подобным же образом.
4
Через несколько дней после Нового года обнаруживаю в метро по дороге в редакцию первое письмо. Разумеется, поначалу я вообще ни о чем не догадываюсь, а лишь отчасти с любопытством, отчасти с недоумением подхожу ближе к металлической рамочке и читаю:
Дорогая Лаура!
Единственное, что у меня осталось от тебя, — это воспоминания. Написанная фраза напоминает мне тот или иной дурацкий американский хит, над которым мы с тобой, бывало, потешались, — и вдруг это клише оказалось для меня печальной реальностью. Целыми часами, целыми днями вспоминаю тебя — на работе, в машине, дома, в приемной доктора Z. — повсюду. Вспоминаю, и, если неожиданно мне удается оживить в памяти какой-то забытый образ или всего лишь деталь, я прихожу в восторг, но тут же, увы, «трезвею»…
Я вдруг понимаю, что письмо писал Оливер и адресовано оно мне. От испуга у меня перехватывает дыхание, я невольно краснею, отступаю на шаг и с опаской оглядываюсь, не заподозрил ли кто из попутчиков, что адресат письма — именно я…
5
Мама, Ингрид и Роберт в один голос утверждают, что Оливер — нытик и эксгибиционист, и его идею откровенных любовных писем считают безвкусной. Меня же все полгода раздирают противоречивые чувства: это и неприятно, и льстит.
Когда в марте появляется третье письмо, в Роберте просыпается какая-то гневная воинственность, и мы решаем ответить Оливеру вместе; к содержанию ответа он даже привлекает товарища-юриста.
Оливер не сдается.
Пишет еще три письма.
Его решительность импонирует мне, и я часто думаю о нем.
6
Но июльское письмо последнее.
В июле я разочарованно проезжаю все трассы метро и на остановках пробегаю вагон за вагоном, но в квадратных рамках уже одни рекламы.
— Слава тебе господи, — кисло говорит Роберт.
(Общий экзамен по специальности он завалил.)
Эпилог
(Да, я знаю, милые дамы… Я тоже люблю счастливые концы…)
В начале прошлогоднего декабря, через шесть месяцев после последнего письма Оливера, на столе в нашей гостиной появляется зеленый рождественский венок с четырьмя красными свечками.
— Что это?! — изумляюсь я.
— Рождественский венок, дорогая, — отвечает мама. Она смотрит на Оливера и ухмыляется. Символ нашей семейной сплоченности…
Она старается, чтобы ее слова звучали цинично, но меня не обманешь.
Я недоуменно качаю головой.
— Мы же Рождество не справляем, — возражаю я.
— Тебе это неприятно?
— Да нет, ничего, — отвечаю я.
Я сажусь к Оливеру на колени и задумчиво смотрю на венок. Оливер осторожно обнимает меня и свободной рукой гладит мой огромный живот.
— В этом году будет десять лет, — говорит она чуть погодя. — Возможно, пришла пора перестроиться.
— Почему?
— Старею, дорогая, в этом вся штука. В результате климактерических изменений становлюсь несносно сентиментальной. Вы не поверите что иной раз приходит мне в голову…
