– Сейчас выйду, – сказала. Вроде даже была рада.
Мы выпили с ней в баре пива, за себя она платила сама. Но и выпила всего кружку, я хотел ее угостить – но она не соглашалась. А я ей рассказал, что теперь работаю грузчиком. А потом схватил ее за руку и стал уговаривать вернуться ко мне. Она отвечала уклончиво, мы вышли на улицу. Я купил бутылку мартини, аванс мой – четыреста восемьдесят рублей – на этом уже закончился. И помню, как я стоял на лавочке, зло смотрел на нее и говорил:
– Нравится тебе мартини? Нравятся тебе напитки мажоров?
Отпивал его из горлышка и говорил:
– Посмотри сюда. Я – грузчик, запомни это.
Это я так ее наказывал за то, что она мне говорила, что мартини – любимый ее напиток. Моя пролетарская душа протестовала, я был рабочим человеком с рабочими руками и не хотел прощать даже той, которую любил, любви к мартини. Ей это все было не очень весело и интересно, и моя бывшая девушка ушла. Уже из дома я звонил ей, чтобы извиниться за свое поведение, но она что-то не очень хотела со мной говорить.
А понедельник был уже последним днем моей работы. Такая ирония судьбы: в воскресенье папа соизволил со мной заговорить, спросил, неужели я нашел работу, поинтересовался, сколько я буду получать, и все такое. Казалось, лед только начал таять, а следующий рабочий день был последним рабочим днем.
Начинался-то день нормально. Только сначала разгружали тяжелые баллоны. Мы со вторым новеньким парнем залезли в кузов и стали подавать баллоны вниз. Тут один баллон падает, краник, видать, поворачивается, и газ выходит наружу. Внимание: в трех метрах курящий человек, нет, только не это, ведь я слишком молод, слишком мало было женщин в моей жизни, слишком мало опыта, не было денег, не народил детей, и сейчас все взлетит на воздух! Тот парень, что был со мной в кузове, сразу прилег за баллонами, а это и был тот, что назвал меня лохмачесом. Перепугался он так, что забыл маму родную, хотя строил из себя крутого. Только за баллонами-то что толку прятаться? Они же и будут сейчас взрываться. Я-то просто замер, ожидая гибели, бежать некуда. Но взрыва не произошло, просто один из тех ребят, что внизу принимали, крутанул краник, и газ перестал выходить. Парень этот сказал:
– Вы чего там обосрались? Это же пена для газировки!
Видимо, углекислый газ, он не горит. Так день начинался, нормально. Выпили в обеденный перерыв. Отдохнули. А потом понаехали машины, которые надо было загружать. Обычно, если приезжает две или три машины, большинство грузчиков залазят по два-три человека в фургон, а один остается собирать поддоны, это был я на этот раз. То есть человек на погрузчике подъехал, поднял поддон в фургон, грузчики в фургоне разгрузили, а я взял поддон, отнес в угол и жду, когда освободится следующий поддон. И вот я закурил, жду, а Дрюпа, тот, что похож на гоблина, заорал мне:
– Тролль, возьми поддон!
А я не реагирую. Стою себе, курю, думаю: раз ты скотина такая невежливая, сам оттаскивай. А он опять:
– Тролль, ты чего стоишь?!
Я не выдержал и крикнул ему в сердцах:
– Ты сам гоблин!
И до кучи послал его обратно в женское лоно, использовав самое непристойное слово из всех, которые мне известны.
Он выпрыгнул из фургона и сам оттащил поддон. А потом, когда машины были загружены, Дрюпа подошел ко мне в подсобке и сказал:
– Ты что, тролль, ты зачем мне хамишь?
И смотрит на меня зло. Он открутил крышку от бракованной бутылки (мы тут целый день пили газировку из бракованных бутылок), глотнул и говорит, чтобы я так больше не делал. Он, наверное, был посильнее меня, но в тот момент я считал себя правым. Поэтому, когда он мне сказал, что вобьет мне в глотку крышку, если я еще буду хамить, я ответил:
– Давай вбей.
И пошел на него. Вбивай, говорю. Он не ждал этого от меня. Дрюпа усмехнулся, удивленно так, мне показалось – слегка испуганно, что я пошел в атаку. Смешок этот был для меня признаком его поражения. Ну, ты и борзый, говорил его смешок, но я-то чувствовал его нерешительность. И я кинулся на него, и мы стали бороться, и я даже успел его ударить головой пару раз о стену из рядов пластиковых бутылок до того, как нас разняли.
– Разберетесь после работы, – сказал кто-то из грузчиков.
– Ничего себе тролль, – сказал Дрюпа.
Оставшееся время я с неприятным чувством ждал конца дня, подобного чувства у меня не было со школы. Я понимал, что в любом случае морально все временные грузчики будут на стороне Дрюпы. Однако никакой драки не произошло. Ограничилось только тем, что меня на остановке отчитали, дескать, личные отношения есть личные отношения, а коль стоишь на поддонах, так убирай их. Однако на следующий день я проснулся и вместо того, чтобы пойти на работу, поехал в город и целый день гулял. Пришлось заехать на работу сначала, потому что я забыл там паспорт в робе. Я планировал опередить всех остальных, потому я приехал за полчаса до начала смены. Нет чтобы уволиться в открытую, еще бы получил, может, за понедельник расчет, но я не настолько мелочен, чтобы преодолеть свой страх перед необходимостью просить что-то у начальства, в том числе расчетных. Зашел в раздевалку, взял паспорт. А роба, бог с ней, думаю, пусть остается здесь. Иду обратно, а мне навстречу идет уже вся бригада временных – они все обычно (и я, как правило, с ними) прибывали на работу на двести пятом автобусе, отъезжавшем в семь часов тридцать пять минут с нашей остановки.
– Ты куда, лохмачес?
– А, по делам, скажите, что я на полчасика задержусь, – сказал я.
И вышел за территорию человеком свободным. Тунеядцем вышел за территорию «Талинки», можно сделать ударение на «и», потому как теперь я к этой дыре по производству отравы отношения не имею. Приятное ощущение.
А никого из временных грузчиков потом в штат так и не перевели, я справлялся. Хотя некоторые проработали там и больше года, а может, кто-то и до сих пор вкалывает. Максимум подняли оплату до двадцати пяти рублей в час, но в штат точно не перевели.
* * *
Миша подстриг меня машинкой, и я теперь выглядел – гопник гопником. Теперь, работай я грузчиком, никому бы и в голову не пришло называть меня лохмачесом. Но я уже не работал грузчиком. Я смел все волосы веником в совок, выкинул их в помойку, помылся у него и вышел, свеженький и лысенький, к нему в комнату, смотреть, как он занимается делами. Миша взялся продавать план, дела у него шли плохо, потому что бизнесмен он был хреновый. Давал в долг, скуривал товар свой с друзьями. Не знаю, долги его росли – а прибыли никакой ему это все не приносило, но он правде в глаза не смотрел и был полон оптимизма. Ладно, сейчас я наблюдал, как он разделывает здоровенный ком – и меня это завораживало.
Вот он руками раскатал план в колбаску.
Вот он стал нарезать небольшие кубики, чтобы они весили примерно по грамму каждый.
– Ты их делай поменьше, – говорил я, – чтобы нам больше осталось.
