Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
«Ты бросил меня, и я умираю, — неслось из всех ресторанных динамиков пение Джиоконды, когда Соланка и Мила зашли в ресторан, — но дня три пройдет, и я снова поднимусь. Так что не ходи на мои похороны, неудачник. Я буду танцевать с мужчиной, который лучше тебя во сто крат. Воскрешение, воскрешение — милый, я дам тебе знать, когда это случится со мной». Мила перевела Соланке слова песни.
— Лучше не придумаешь, — заметила она. — Ты слушаешь, Малик? Если бы я могла заказать песню, то выбрала бы именно эту. Как говорят по радио, главное всегда в словах, слышишь? Послушай, о чем она поет: «Ты думал, что можешь меня разбить. И правда, сейчас я — груда осколков. Но пройдет три дня, и я пробужусь опять. Ты вновь увидишь меня на улице, и я кивну тебе при встрече. Воскрешение, воскрешение — с каждым днем я буду живее, чем раньше».
Мила заказала в баре мохито, выпила залпом и попросила еще. Соланка понял, что ему предстоит гораздо более крутая езда, чем он думал. Почти прикончив вторую порцию, Мила подошла к столику, заказала самые острые блюда, что были в меню, и наконец обратила внимание на Соланку.
— Ты счастливчик, — заявила она, набрасываясь на гуакамоле, — потому что ты неисправимый оптимист. Это очевидно. Только это позволяет тебе с такой легкостью швыряться важными вещами. Твой ребенок, твоя жена, я — да кто угодно. Только бездушный оптимист, тупая, безмозглая Поллианна или Панглосс может взять да и бросить то, ценнее чего у него не было и нет, что так трудно найти, что так чертовски ему нужно. Отшвырнуть то, что удовлетворяет самым скрытым его потребностям, которые — как мы оба знаем — он не смеет даже назвать, допускает лишь за задернутыми шторами, при выключенном свете, прячет всю дорогу под жалкой подушкой, пока не приходит кто-то достаточно умный, чтобы во всем разобраться, кто знает, что нужно делать, и чьи скрытые потребности — такая вот счастливая случайность — идеально совпадают с твоими. И теперь, когда мы оказались там, где пали все линии обороны и оставлено притворство, когда мы проникли в комнату, в существование которой не позволяли себе верить, невидимую комнату наших величайших страхов, в тот самый момент, когда мы обнаружили, что в ней нет ничего страшного, что мы можем находиться там сколько вздумается и делать что пожелаем, когда забрезжила надежда, что, утолив жажду, мы очнемся от долгого сна и поймем, что мы живые люди, а не марионетки своих желаний; когда пришло время раздвинуть шторы, взяться за руки и вместе выйти на свет, сделать шаг навстречу миру… в этот самый момент ты вдруг снимаешь в парке какую-то шлюху и отправляешься с нею в нумера. Господи боже! Только оптимист способен добровольно отказаться от неземного удовольствия исключительно потому, что уверен: за поворотом его ждет еще одно, лучше прежнего. Оптимист убежден, что его член соображает лучше, чем… Ну да! Я просто хотела сказать «чем его девушка», то есть, как ни глупо, лучше, чем я… Кстати, я пессимистка. Я не только верю в то, что молния дважды не ударяет в одно и то же дерево, но и в то, что она вовсе может никогда не блеснуть. Так вот, я верила: случившееся между нами — это настоящее, самое что ни на есть настоящее, а ты… Да черт с тобой уже! А ведь я хотела остаться с тобой, можешь себе представить? Ненадолго, конечно, всего на каких-нибудь тридцать — сорок лет, хоть это всяко больше, чем тебе отпущено. А теперь я выйду замуж за Эдди. Знаешь, как говорят: хочешь научиться милосердию — начни с близких.
Мила с трудом перевела дух и после небольшой паузы с яростью накинулась на экзотические яства, стоящие перед ней. Соланка выжидал; было очевидно, что это еще только вступление. Не нужно тебе выходить замуж за Эдди, ты не сможешь с ним жить, думал он, но понимал, что не вправе давать ей какие-либо советы.
— Я тебя насквозь вижу, — снова заговорила Мила. — Ты внушаешь себе, что мы совершали что-то дурное. Я знаю, это так. Ты хочешь, чтобы чувство вины позволило тебе считать себя свободным. Чтобы ты мог уйти от меня со спокойной совестью. Но мы же не делали ничего плохого! — Ее глаза наполнились слезами. — Абсолютно ничего! Мы просто помогали друг другу преодолеть живущее в нас обоих огромное чувство утраты. И все эти затеи с куклами на самом деле были только предлогом. Неужто ты решил, что я и в самом деле спала со своим отцом, что я ерзала задницей у него на коленях, дергала его за соски, лизала его бедную шею? Ты же потому решил, что все это надо закончить? А может, ты как раз потому и надумал все начать, а? Разве тебя это не заводило — изображать призрак моего отца? Если кто-то из нас и болен, то это явно вы, профессор! Повторяю еще раз: в том, чем мы с тобой занимались, не было совершенно ничего плохого. Это была просто игра. Серьезная, может где-то опасная, но игра. И я думала, что ты это понимаешь. Думала, вдруг ты особенный, вдруг ты тот единственный, обладающий сексуальной мудростью мужчина, с которым я почувствую себя в безопасности, с которым буду свободной и которого, кстати говоря, сделаю свободным взамен, вдруг мое настоящее — подле него и можно будет оставить позади накопившиеся обиды и разочарования, всю боль и ярость, просто взять и отпустить их. Увы, оказывается, я ошиблась, профессор. Как выяснилось, вы такой же болван, как и все остальные. Кстати, Говард Стерн сегодня говорил о вас.
Такого левого поворота Соланка никак не ожидал, такого стремительного броска в сторону против встречного эмоционального движения. Перри Пинкус, понял он, и у него упало сердце.
— Значит, она все же это сделала. Что именно она сказала?
— О! — промычала Мила, жуя баранину, тушенную в соусе сальса верде, — много чего!
У Милы была отличная память, она могла практически дословно воспроизводить целые диалоги. Перри Пинкус, которую она имитировала с язвительным удовольствием молодой комедиантки Сандры Бернхард или актрисы Стокард Чэннинг, оказалась — как ни тяжко было Соланке это признать — очень близка к оригиналу. Как только он это понял, его сердце сжалось. «Порой мужчины, которых считают чуть ли не гениями, являют собой хрестоматийный пример задержки в умственном развитии, — сообщила Перри Говарду и его многомиллионной аудитории. — Взять, к примеру, Малика Соланку. Очень показательный случай, хотя он и далеко не гений. В свое время он бросил занятия философией и ушел на телевидение. Сразу признаюсь: он не входит в число тех, с кем я… ну вы понимаете… Он не из моего списка. Хотите знать, в чем его проблема? Так вот, позвольте вам поведать, что вся его комната — я подчеркиваю, мы говорим о преподавателе Королевского колледжа, Кембридж, Великобритания, — была забита куклами. Настоящими детскими куклами. Как только я это увидела, то думала лишь о том, как бы поскорее убраться подобру-поздорову. Боялась, что он, не дай бог, примет меня за куклу и начнет тыкать в живот, чтобы я сказала ма-ма. Прошу прощения, я никогда не любила кукол, даже в детстве, хотя я девочка. Что вы говорите? Да нет, нет конечно. Я отлично знаю геев. Нет-нет, абсолютно. Говард, я же из Калифорнии, честное слово. Геем он совершенно точно не был. Он был… Да просто мерзкий тип. Ради смеха я каждое Рождество отправляю этому парню мягкую зверюшку. Всяких там белых медведей с кока-колой, ну вы поняли. Он, конечно, ни разу не подтвердил получения, но, представляете, ни разу не отослал обратно. Мужчины. Когда вы знаете их маленькие секреты, очень трудно удержаться от смеха».
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
