— Я не знаю. Подожди, может быть, он извинится.
— Да, а вдруг он этого не сделает?
— Я не знаю, — сказала она, бросив взгляд на часы над камином.
В тишине он смотрел на нее и ждал. Она думала только о минутах, которые в тишине отщелкивал маятник. Если он еще останется, она пропустит момент засыпания и в итоге всю ночь не сомкнет глаз. Он обещал, что останется только на две минуты, а сам сидит, смотрит на нее, не отводя взгляда, вот уже больше двух минут. Почему он не держит слово? Она хорошо знала, что ему нужно. Ему нужно, чтобы его ободрили. Но если она начнет его утешать, это будет бесконечно. Он станет возражать в ответ на ее утешения, чтобы ей пришлось придумывать новые, еще более убедительные, и все это будет тянуться до двух часов ночи. Как неприятна эта потная рука, прилипшая к ее руке. Мягкие попытки вытянуть свою руку не увенчались успехом, она сказала, что рука затекла, и высвободила ее, а затем взглянула на часы.
— Я еще минуточку посижу и пойду.
— Да, — улыбнулась она.
Он внезапно вскочил.
— Ты не особенно-то ласкова со мной.
Она возмущенно выпрямилась в постели. Это вовсе несправедливо! Она с ним разговаривала очень вежливо, беспрестанно улыбалась, и теперь он ее упрекает!
— В чем? — спросила она, глядя на него в упор. — В чем заключалась моя неласковость?
— Тебе только и хотелось, чтобы я ушел, а ты при этом знаешь, что я сейчас нуждаюсь в тебе.
Эти слова вывели ее из себя. Что за человек, вечно он в ней нуждается!
— Без десяти двенадцать, — отчеканила она.
— Ну и что теперь, а если вдруг я заболею и надо будет со мной сидеть ночью, что ты тогда станешь делать?
На этот раз она пришла в бешенство, представив себе бдение всю ночь у постели этого человека, который всегда думал только о себе. Она сделала каменное лицо, замкнулась в своем непробиваемом упрямстве. Теперь она вся была лишь яростный холод, ее не касалось ничто, что бы не было ее потревоженным сном, она ощущала только ужас перед бессонницей. Он спросил еще раз.
— Я не знаю, не знаю! — вскричала она. — Я не знаю, что я стану делать! Я знаю только, что через восемь минут пробьет полночь! С какой стати этот допрос посреди ночи? И что это за болтовня про будущую болезнь? — (Ей хотелось еще добавить, что существуют сиделки для выхаживания больных, но она сдержалась.) — Я теперь не смогу спать из-за твоего эгоизма!
Она с ненавистью посмотрела на этого человека, которого угораздило нуждаться в ней в полночь. Ох, это же невозможно так зависеть от нее во всем.
— Дорогая, пожалей меня, я так несчастен.
Она снова придала своему лицу непроницаемое выражение, он очень хорошо его знал, и оно его ужасало. Бесчувственное лицо — это же его жена, его избранница, подруга жизни. Он сел на стул возле кровати, сосредоточился, постарался изо всех сил, чтобы заплакать. Слезы выступили на глазах, он быстро повернулся к жене, чтобы она их как следует увидела и он успел воспользоваться этим преимуществом. Она опустила голову, потому что женщины не любят плачущих мужчин, особенно если мужчины плачут из-за них.
— Дорогая, будь добра ко мне, — сказал он, чтобы привлечь ее внимание, поскольку надо было срочно воспользоваться слезами, пока они не испарились.
— То есть ты хочешь сказать, что я злая?
— Ну, ты сейчас не особенно-то Добрая.
— Неправда, я добрая! — закричала она. — Я очень добрая. Это ты злой! Сейчас полночь!
Озверевшая от мысли, что теперь все кончено, ей предстоит бессонная ночь, завтра она встанет совершенно разбитая, с жуткой мигренью, она в одной пижамной куртке выскочила из кровати и яростно принялась ходить взад-вперед на длинных, тонких ногах. Заранее расстроенный, предчувствуя будущие упреки, он бессильно рухнул на кровать, что окончательно ее доконало. По какому праву этот человек садится на ее кровать, ее личную кровать, кровать из ее детства? В ярости она схватила карандаш и переломила его пополам. Затем, повернувшись к угнетателю, пылая от возмущения — жертва, готовая защищаться, — она приготовилась к бою, застегнув свою коротенькую курточку, и начала упрекать его, а в этом ей не было равных.
— Какой стыд, какое бесчестье! — закричала она, чтобы собраться с духом и потренироваться в ожидании истинного вдохновения и подходящих идей. — Значит, получается, что я злая! И это за то, что в течение получаса я была сама нежность, само терпение! Это за то, что я, рискуя своим сном, безропотно терпела, как ты нарушаешь свое слово! Да, ты нарушил слово! Ты обещал, что будешь сидеть у меня только две минуты! Ты обманул меня, ты заманил меня в западню! Ты сидел больше получаса, и я ничего не возразила на такое нарушение данной тобой клятвы!
Он поднял на нее беспомощный взгляд. Нарушение данной клятвы. Вот уж скажет так скажет. Вообще-то он ни в чем не клялся, и она это прекрасно знала. Но к чему спорить? Все равно выгонит.
— Нет, — продолжала она, — я не возражала, я, наоборот, нежно улыбалась, и за это ты назвал меня злой, а я улыбалась, да, я улыбалась полчаса подряд, надеясь, что ты поймешь, какую муку ты мне причиняешь, надеясь, что наконец в тебе проснется хоть немного жалости, хоть немного доброты, хоть немного любви!
— Ты же хорошо знаешь, что я люблю тебя, — прошептал он, глядя в пол.
— Но к чему жалеть рабыню, — продолжала она, не обращая внимания на не относящиеся к делу замечания.
— Говори тише, — попросил он. — Они могут услышать.
— Пусть они услышат! Пусть они знают, как ты со мной обращаешься! Да, к чему жалеть рабыню, — повторила она, проникаясь боевым духом, поскольку напала на благодатную тему. — Рабыня все должна стерпеть! Если хозяину угодно прийти и разбудить ее в час ночи, она не должна возражать! Если тирану взбредет в голову говорить с ней всю ночь, она не должна возражать! И горе ей, если она не сумеет скрыть усталость и потребность в сне! Горе ей, если она не сумеет быть покорной, если осмелится захотеть спать! Ее тут же объявят эгоисткой и злюкой! Горе ей, если она осмелится пожелать, чтобы с ней обращались, как с человеческим существом, а не как с сучкой, которую можно разбудить в любое время дня и ночи! Почему же я совершила такое преступление — захотела спать?! Да чтобы служить тебе завтра, с самого утра! Потому что рабыня всегда должна быть в распоряжении хозяина! Какой стыд — такое представление о браке! Женщина — собственность мужа! Ее даже лишили права называться собственным именем. Она должна носить, как клеймо на лбу, знак принадлежности мужу! Как тавро у скота! Это ты эгоист, присвоивший себе право нуждаться во мне в любое время дня и ночи, это ты злой, раз ты требуешь от меня обязательства отныне сидеть с тобой всю ночь при каждой болезни, даже самой легкой! Хорошо, я согласна быть служанкой, домработницей! Но даже домработницы имеют право на сон!
Отважно и вдохновенно продолжая свою речь, она приступила к перечислению разнообразных аспектов ее мученической жизни.
