Сделал он мне эту операцию. Операция проходила как? Три раза сознание теряла, потому что без наркоза, анестезию сделали небольшую. Вытащил он мне этот осколок изо рта и показывает. Этот осколок был прямо как ключ загнутый. Говорит: «Вот какой у тебя там осколок лежал!» Я в ответ: «А вы хотели мне такой осколок снаружи вынимать!» Он говорит: «Ну все понятно, боишься, наверное, что тебя замуж никто не возьмет». Я говорю: «Не знаю, возьмут или не возьмут, но не надо молодых девушек портить. Делайте все как положено». В общем, привезли меня в палату и назначили врача, чтобы она дежурила у меня круглосуточно. Они по очереди дежурили, потому что со мной могло случиться в любой момент что угодно. Нерв поврежден, контузия, ни сесть, ни лечь, ничего не сделать… В общем, дежурила она.
Прошла неделя, я стала вроде бы выздоравливать, врач ушла. А девчонки, которые там со мной лежали, говорят: «Пошли вместе в кино на четвертый этаж». Пошли мы, а там я сознание потеряла. Притащили меня обратно, прибегает опять этот профессор, врачу нагоняй, и мне то же самое: «Вы что? Вам же еще нельзя двигаться, нерв поврежден». Потом все нормально стало, стала выздоравливать. Два с половиной месяца прошло, меня готовили к выписке. Выписали меня и увезли в запасной полк. Ребята из моего медсанбата на пять минут опоздали — приезжали меня забрать, но не успели. Запасной полк был под Ленинградом, привезли туда нас вдвоем. Там землянки, воды полно, нары низко. Положили хвои, халаты больничные, и шинелями накрывались. И как встаем утром, так ревем вдвоем, как коровы. Старшина приходит, и говорит: «Вы что тут ревете? Девчонки там ходят развлекаются, а вы что?» Потом нас вдвоем определили в медсанчасть, я работала врачом, а вторую санитарку забрали вскоре в санпоезд. Я работала одна, врач уезжала, только давала мне инструкции, кому и как делать инъекции. Пробыла я там месяц, потом мне сделали палатку на улице, не в землянке с водой. Топчан, чтобы спать, столик, часового поставили. Иногда ко мне приходили больные на перевязки.
Вызывает меня как-то раз командир этого запасного полка и говорит: «За вами приехали из вашего медсанбата». Они меня проводили, подвели к этому солдату, начали готовить меня к отправке. Я опять была одна, врач опять была в Ленинграде. В общем, уехала я оттуда. На перекладных и пешком отправились. У меня ноги распухли, то посидим, то подвезет кто-то немного. Это уже было на Карельском перешейке. Там тоже был какой-то бой. Они принесли мне какие-то тапки большие, и я в них работала. Вот так до самого конца. Была представлена к Красной Звезде, но ее не получила. Тогда я еще была молодая, мне все равно было, что я получила, а что не получила. Когда война кончилась, 25 июля нас демобилизовали, и я вернулась в Ленинград. Квартира моя была занята, и мне нужно было заново всю мою мебель и вещи искать.
Пришлось мне в общежитии прописываться. Потом пришел суженый-ряженый, повел в ЗАГС и повез меня на родину свою, на Украину, и так закончилась моя эпопея. Потом получили мы комнату в Ленинграде. Во всяком случае, эта война никогда не забудется. Никогда.
(Интервью Б. Иринчеев, лит. обработка С. Анисимов)
АФАНАСЬЕВА (СОЛОВЬЕВА) Нина Федотовна
Меня зовут Афанасьева Нина Федотовна, в девичестве Соловьева. Родилась я в Москве, в Сокольниках. Папа работал на Казанском вокзале телеграфистом. А он был, как говорилось, передовик во всем, и когда был призыв, на железную дорогу — станции новые открывали, нужны были дежурные, — папа уехал. Мне исполнилось 4 года в 1928 году, когда мы уехали на Приуралье, на станцию Юрга, где он работал дежурным по станции. Тогда между станциями большие расстояния были, а железная дорога была однопутная. В 30-м году открылась станция Сюгаил. На ней — считай в лесу — мы и жили с 1930 по 1938 год. И ничего! Жили — радовались — света у нас не было, были лампы, были свечи, вот так! Но ничего, жили активно! Папа играл на гитаре, на балалайке, на мандолине. Клуба у нас не было: раз в месяц к нам приезжал вагон-клуб, и мы всё сами организовывали. А так как заниматься нам было негде — папа нам разрешал заниматься в «третьем классе», то есть в зале ожидания. Мы и елку там проводили, наряжая ее самодельными игрушками.
В 1938 году произошло крушение. Хоть и не на дистанции папы, но его уволили. Он сказал: «Тридцать три двери пройду, а правду я найду». И вот он уехал. Пошел к Кагановичу, который тогда был министром путей сообщения. Ему удалось добиться восстановления. Его назначили начальником большой станции «Вятские поляны», но мама уговорила его отказаться, потому что все время за него опасалась. Он уехал на Кавказ и нас забрал туда. Но мне пришлось вернуться, потому что мне климат не подошел. А папа заболел там бруцеллезом и тоже вернулся. Вскоре его положили в больницу, и в 40-м году он умер от бруцеллеза.
В 40-м году я закончила 8 классов. Я жила в Кизнере — в то время это было село, а не город. Учительницу 4-го класса нашей школы на самолете вывезли в город Ижевск на операцию. Класс остался — а я была в этом классе пионервожатой с 3-го класса. Меня наши директора Михаил Григорьевич и Петр Фомич попросили, чтобы я стала заниматься с ними. А у меня положение было такое: папы нет, денег нет, мама не работает. Ну, я и согласилась и целую вторую четверть вела уроки. С утра я сама училась в 9-м классе, а после обеда преподавала.
Уже после 8-го класса я ездила пионервожатой в лагеря, зарабатывала. За две смены, я помню, получила 320 рублей. В 1941 году я закончила 9-й класс и опять поехала в лагерь работать. В воскресенье 22 июня был прекрасный день. Все ничего, и вдруг начальник лагеря в восемь часов утра на линейке объявляет: «Война». Когда была война с финнами, у меня еще папа жив был, я ходила в военкомат, просила, чтобы меня тоже взяли на фронт. А мне еще 16 лет не было! Меня спрашивают: «А что ты умеешь?» — а я говорю: «Я знаю хорошо азбуку Морзе, я «Ворошиловский стрелок». Они посмеялись и говорят: «Вот подрастешь — тогда и пойдешь. Но если войны не будет — выйдешь за военного замуж и будешь с военным».
29 июня я уже в город поехала — и сразу же в военкомат. Меня опять спросили, что и как. Я им опять объясняю, что я «Ворошиловский стрелок». Мне сказали: «Ну, еще подрасти хотя бы до 18 лет. И не ходи, пожалуйста, нам не мешай». А потом говорят: «Если ты еще хочешь, то можешь медиком пойти». А я этого не знала ничего, честно. Но тогда курсы месячные открылись по оказанию первой помощи на фронте, и я сразу же на эти курсы пошла! Закончила их и в сентябре опять пошла в военкомат. Мне опять сказали: «Не мешай!» В это же время из Ижевска в Малую Пургу перевели пединститут. Ну, я подумала и пошла в институт сдавать экзамены. Я сдала, потому что никого и студентов-то не было — всю молодежь позабирали. Так я стала учиться в пединституте. Первый курс закончила в 42-м году, мне уже было 18 лет. Я опять иду в военкомат, но они подумали и говорят: «Пока женщины нам не нужны». Вот так вот! С института нас послали в колхоз. Там два месяца от зари до зари мы работали. Отработала, думаю: «Никто меня не упрекнет, что я вроде бы сбежала с этой работы», — и сразу в военкомат. Тут, конечно, мне они дали повестку. Брат мой (он моложе меня на полтора года) к этому времени уже погиб. Он сбежал на фронт в 41-м году, его вернули домой, а в 42-м он опять сбежал. Зять мой был политрук батальона: его забрали, и он погиб в феврале, трое малышей его остались. Я боялась маме говорить, что ухожу. Я попросила: «Не говорите маме, что я добровольно ушла в армию, скажите, что призвали меня как активную комсомолку. Иначе маме совсем будет плохо…»
