Они подошли к стоянке, и Меркс вручил ему ключи от машины. Нэш отпер переднюю дверь и, уже собравшись открыть ее и сесть за руль, вдруг отдернул руку и рассмеялся.
— Кельвин, — сказал он, — где мы, черт побери?
— В каком смысле «где мы»? — сказал Меркс.
— Что это за город?
— Биллингс.
— Биллингс? Я думал, он в Монтане.
— Биллингс, Нью-Джерси.
— Значит, мы не в Пенсильвании?
— Да нет, Пенсильвания за мостом. Ты что, забыл?
— Я все забыл.
— Езжай по шестнадцатому шоссе. Приедешь куда надо.
Он не думал, что будет так волноваться, но, когда сел за руль, заметил, что руки дрожат. Он включил зажигание, включил фары и дворники и потихоньку тронулся с места. Как давно это все было, подумал он. Прошло всего три с половиной месяца, а теперь он даже не сразу почувствовал удовольствие. Его раздражал Меркс, кашлявший рядом с ним на переднем сиденье, раздражал Флойд, рассказывавший сзади про то, как он проигрался в бильярд, и, только включив радио, Нэш наконец о них забыл и будто сразу остался один, как тогда, как в то время, когда колесил по Америке. Больше он не хотел бы так ездить, понял он, но, когда городок остался позади и можно было разогнаться на пустом шоссе, Нэш решил немного с собой поиграть, припомнить те дни, когда жизнь его еще не началась всерьез. Такой возможности больше не будет, и он решил ею воспользоваться и дать волю воспоминаниям. В лобовое стекло бил снег, а Нэш видел ворон, круживших над головой со своим таинственным криком. Поле под снегом должно быть красиво, подумал тогда он, и ему захотелось, чтобы снег шел всю ночь, так чтобы, когда он проснется, утром выйти и полюбоваться. Он представил себе огромное, засыпанное снегом пространство, представил, как снег, засыпав даже горы камня, все шел бы и шел, и весь мир под конец бы исчез под белой лавиной.
Он настроил радио на волну, передававшую классику, и тотчас узнал музыку, знакомую, слышанную не раз. Это было анданте, часть пьесы для струнного квартета, восемнадцатый век, однако Нэш, зная ее наизусть, никак не мог вспомнить, чья она. Он быстро прикинул: Гайдн или Моцарт, но на том и застрял. Сначала ему показалось, что Гайдн, потом показалось, что Моцарт. Может быть, один из квартетов Моцарта, посвященных Гайдну, подумал тогда Нэш, но точнее не угадал. В какой-то миг они оба будто возникли в звуках и будто бы в них слились. Однако у Гайдна была одна судьба — он дожил до почтенного возраста, до придворных званий и милостей, до всех тех радостей жизни, какие мог предложить его век. А Моцарт умер молодым и бедным, и похоронили его в общей могиле.
Нэш вел машину уже со скоростью шестьдесят миль, чувствуя, как она абсолютно слушается руля на извилистой, узкой деревенской дороге. Музыка заслонила от него Меркса и Флойда, и остались только четыре струнных инструмента, заливавшие звуками темное, замкнутое пространство кабины. В тот момент, когда он выжал семьдесят, Нэш услышал, как заорал, задыхаясь от кашля, Меркс. «Дурак чертов! — услышал Нэш. — Куда гонишь?» Вместо ответа Нэш выжал восемьдесят и легко вошел в поворот. «Что знает об этой машине Меркс? — подумал он тогда. — Что Меркс вообще знает?»
Именно в ту самую секунду, когда Нэш увеличил скорость до восьмидесяти пяти, Меркс потянулся и выключил радио. Тишина обрушилась неожиданно, будто удар, и Нэш невольно повернул голову к Мерксу и сказал не соваться под руку. Мгновение спустя он снова повернулся к дороге и увидел летевший навстречу свет. Прожектор возник будто из воздуха, он был будто звезда-циклоп, нацеленная на него, и, внезапно охваченный паникой, Нэш подумал только, что это, наверное, его последняя мысль. Тормозить не было времени, не было времени предотвратить то, что должно было произойти, и потому, вместо того чтобы нажать на тормоз, Нэш сильнее нажал на газ. Он услышал, как где-то, далеко от него, закричали Меркс и Флойд, но их голоса заглушил, заслонил гул крови, застучавшей в висках. А потом его ослепило, и Нэш закрыл глаза, не в силах смотреть на свет.
