Я дала отбой, и тут случилось нечто странное. Внезапно я ощутила удивительное спокойствие — от обиды и разочарования не осталось и следа. Казалось бы, звонок должен был меня расстроить, но я едва помнила, о чем шла речь. Я слишком устала, чтобы придавать этому малейшее значение, даже процесс мышления требовал неимоверных усилий.
Нужно было кое-что сделать. Направляясь в сторону торгового центра и похоронного бюро, я увидела ярко сияющую на фоне серых бетонных зданий радугу, которая показалась мне неким знаком. Добрым предзнаменованием.
Колин
Утром я позвонил на работу и сказал, что приду после обеда, а затем, как и планировал, отправился в торговый центр встретиться с новенькой. С ней оказалось куда проще, чем я предполагал, — она сильно изменилась с тех пор, как я видел ее во вторник вечером в супермаркете, и выглядела вполне созревшей. Впрочем, с теми, кто понес тяжкую утрату, такое бывает часто. Пока было время, я зашел в «Ко-оп», где купил свежую газету и пакет молока.
Она ждала меня у входа в похоронную контору. Кажется, она говорила, что ей назначена встреча, но, даже если так, она совершенно о ней забыла. Меня это слегка раздосадовало — я рассчитывал почитать новости, но газету можно было отложить и на потом. Женщина рассказала, где живет, и я поехал следом за ней, оставив покупки на заднем сиденье машины. Мы немного поговорили у нее на кухне. Снаружи мяукала и царапалась кошка, и мне на мгновение показалось, что хозяйка откроет дверь и впустит адскую тварь. Я сказал, что на самом деле нет ничего, кроме тишины и покоя, и ничто не должно ее заботить. Похоже, это сработало — на кошку она больше не обращала внимания, и, видимо, та в конце концов сдалась, поскольку, когда мы поднялись наверх, шум прекратился.
Через час с небольшим я оставил ее и вернулся с покупками домой. Нам предстоит еще несколько подобных бесед, прежде чем она будет полностью готова, но с ними пока можно подождать.
Дрожа от возбуждения, я открываю газету.
Информации в ней меньше, чем я предполагал. Да, они нашли Дану и Эйлин — в чем я нисколько не сомневался. Да, они пришли к вполне логичному выводу, что покойников связывает нечто большее, чем депрессия и безразличие соседей. Но что они собираются делать? Похоже, почти ничего.
Но станет ли «Брайарстоун кроникл» держать своих читателей в курсе расследования? Вряд ли. Не совершил ли я непростительную глупость, посвятив их в свои дела?
К моменту, когда добираюсь до работы, нервы настолько напряжены, что я с трудом сдерживаюсь. Я молча сажусь за стол и включаю компьютер, надеясь, что бухгалтерские программы и таблицы постепенно помогут мне успокоиться.
На другом конце офиса шумно сопит Гарт. Когда мы в прошлом декабре переехали сюда с первого этажа, мой стол оказался прямо напротив стола Гарта. От него постоянно воняло, и он все время издавал какие-то звуки, вообще сидеть тихо не мог. Если он не дышал, то фыркал, или напевал себе под нос, или хихикал, или что-то бормотал, или постукивал по зубам ручкой, или навязчиво водил рукой по жирным редеющим волосам, или тер пальцем щетину на щеке, или облизывал губы, или откашливался, или откидывался на стуле так, что рубашка вылезала из-под ремня, обнажая белый волосатый живот.
Я продержался полтора дня, а потом пошел к Марте и сказал, что хочу сидеть у окна, так как страдаю клаустрофобией. Убедить Алана поменяться столами не удалось, и меня запихнули в угол за ксероксом, возле небольшого окошка, выходящего на парковку. Меня это вполне устроило — я сижу вдали от остальных и, хотя все равно вижу коллег и слышу их тупые разговоры, могу мирно работать, не отвлекаясь на беспорядочные звуки, издаваемые Гартом.
Все прекрасно, пока Гарт пребывает в добром здравии. Но стоит ему заболеть, как сегодня, и его громкость возрастает настолько, что я вновь все слышу через разделяющее нас офисное пространство, а запах разносится по комнате, словно горчичный газ по траншеям. Он откашливает мокроту, шумно сморкается, исследует внутренности носа платком, а потом снова вздыхает, стонет и хрипит.
Я ищу в сумке айпод, чтобы хоть как-то заглушить свидетельства недомогания Гарта, но, к досаде, обнаруживаю, что забыл его дома.
В конце концов я решаюсь на разговор:
— Гарт.
Он не реагирует, так как именно в этот момент достает носовой платок и шумно сморкается. Раздается влажное громыхание, словно с крыши многоэтажной автостоянки сбрасывают пару болотных сапог.
— Гарт!
— Что? Я плохо слышу, — кричит он с другого конца комнаты. — Уши заложило.
— Ты не мог бы немного потише? — как можно любезнее и громче спрашиваю я.
— Извини, дружище. Постараюсь.
Я морщусь от подобной фамильярности.
— Оставь его, — говорит Марта, поднимая взгляд от экрана компьютера. — Видишь же, плохо человеку.
Прежде чем она успевает сказать что-либо еще, а я — ответить, у нее звонит телефон. Теперь я вынужден слушать ее болтовню с какой-то подружкой из бухгалтерии. Она смеется и шутит, как будто находится в баре, а не на рабочем месте. Ну почему они все такие невообразимо шумные?
Я таращусь на таблицу, но не могу отключиться от посторонних звуков, а тут еще у Гарта начинается приступ кашля, от которого мне делается нехорошо. Я почти вижу, как с другого конца комнаты в мою сторону движутся микробы. Встав, я швыряю ручку на стол и иду на кухню. Никто этого не замечает.
В кухне, продезинфицировав все поверхности, наполнив чайник свежей водой и вымыв руки, я стою возле стола, дожидаясь, пока не закипит вода. Кто-то снова оставил экземпляр «Брайарстоун кроникл», и, несмотря на мучащую меня тревогу, я перечитываю статью.
Там говорится, что всего их двадцать шесть. Неужели правда так много? Впрочем, к некоторым я наверняка не имею отношения, а газетчикам и полицейским разницу не понять.
Глядя на фотографии, я вспоминаю тех, кого знал… С каким сладостным чувством я оставлял их, отдавая во власть трансформации, — низменных, грязных и отвратительных представителей человечества, зависших между убожеством жизни и пустотой смерти. После того как я их покидаю, наступает момент перехода, а потом все хорошо и чисто, уже не нужно принимать никаких решений, и дальнейшее диктует природа. Их трансформация подчиняется непреложным законам распада, строю, от которого невозможно отклониться. В ней есть своя красота и простота, точно такая же, как и пятьсот лет назад, неизменная, словно движение Земли по своей орбите. Неестественные процессы современного мира наконец уступают место природным, столь же прекрасным и неодолимым, как и сама жизнь.
Аннабель
Я лежала на кровати, глядя на пляшущие на потолке отблески света. Казалось, будто я заснула, а потом проснулась, но пробуждения не запомнила. На улице ярко светило солнце, лучи которого от чего-то отражались и попадали в комнату. Был день. А может, даже вторая половина дня.
