Он выплеснул на дьявола еще черпак. Тот продолжал корчиться и вскрикивать.
— Проси пощады! — потребовал Дон Кихот.
— Сдаюсь! — завопил дьявол. — Сдаюсь, и подавитесь своим обетом!..
— Более того, — заявил неумолимый Дон Кихот, — ты дашь еще обет, что все зло, причиненное тобою людям, отменяется. С настоящей минуты и навсегда.
— Не стану! — взвыл дьявол. — Как же так, разрушить всю мою кропотливую работу!..
Санчо Панса положил черпак на тротуар. Сжав ведро обеими руками, он приподнял его и вознамерился опрокинуть на дьявола целиком.
— Погодите! — истошно заорал дьявол. — Уберите проклятую воду! Сдаюсь безоговорочно и приношу любые обеты, какие хотите!..
— Тогда, — заявил Дон Кихот с известной церемонностью, — наша миссия здесь окончена.
Я даже не заметил, как они исчезли. Не было ни мерцания, ни самой короткой вспышки. Просто их вдруг не стало — ни дьявола, ни Дон Кихота, ни Санчо Пансы, ни единорога. А Кэти осталась и бежала ко мне со всех ног, и я еще подумал: как же это она может так резво бежать, ведь у нее вывих… Попытался встать ей навстречу, но сперва надо было выдернуть ногу из ограды, а я не мог. Нога застряла плотно, освободиться не удавалось.
Кэти опустилась подле меня на колени.
— Мы снова дома! — воскликнула она, — Хортон, мы дома!..
Она наклонилась и поцеловала меня, а толпа на противоположной стороне отозвалась на поцелуй громкими возгласами и хихиканьем.
— Нога застряла, — пожаловался я.
— Ну так вытащи ее, — улыбнулась Кэти, не сдерживая счастливых слез.
Я попытался еще раз и опять не смог. Ногу, как только я принимался тянуть ее, сводило болью. Кэти, поднявшись, подошла к ограде и попробовала помочь мне — тщетно, ничего не получалось.
— Кажется, щиколотка опухла, — сказала она, вновь села на тротуар и расхохоталась. — Два сапога пара, — смеялась она и плакала, — у обоих одно и то же. Сперва моя щиколотка, теперь твоя…
— Но твоя-то теперь в порядке…
— У них в замке живет волшебник. Чудесный старик с длинной белой бородой, в смешном колпаке и в плаще, усыпанном звездами. И вообще этот замок — такое славное место, лучшее из всех, какие я видела в жизни. Все так благородно и вежливо. Право, я могла бы остаться там навсегда, если б только ты был со мной. А единорог! Такой милый, такой ласковый… Ты же видел единорога?
— Видел, видел, — подтвердил я.
— Послушай, Хортон, а кто эти люди, бегущие к нам по лужайке?
Я так увлеченно смотрел на нее, так радовался тому, что она вернулась в наш мир, что лужайка у Белого дома просто выпала из поля моего зрения. Теперь я их увидел. Они бежали к ограде — впереди президент, а за ним все остальные, кто был на заседании. Добежав и остановившись, президент смерил меня взглядом, который я не назвал бы особо доброжелательным.
— Хортон, — спросил он требовательно, — черт побери, что тут еще происходит?
— Вот, нога застряла, — ответил я.
— Черт с ней, с ногой! — объявил он, — То есть я вовсе не то хотел сказать… Клянусь, я видел здесь рыцаря и единорога…
Участники заседания столпились у самой ограды. И вдруг от ворот донесся крик охранника:
— Эй! Смотрите все! Машина! По улице едет машина!..
И точно, на улице появилась машина. На ходу.
— Но что будет с его ногой? — возмутилась Кэти. — Мы не можем вытащить ее, щиколотка опухла. Боюсь, похоже на вывих.
— Надо бы послать за доктором, — сказал госсекретарь. — Раз машины завелись, то, наверное, и телефоны заработали. Как ваше самочувствие, Хортон?
— Нормально, — откликнулся я.
— И пришлите сюда слесаря с ножовкой, — распорядился президент. — Во имя всего святого, пусть перепилят ограду, но освободят ему ногу…
Так я и остался недвижим, поджидая врача и слесаря, и Кэти рядом со мной. Не обращая внимания на толпу министров у ограды, а может, заинтересовавшись происходящим, несколько белок, обитающих подле Белого дома, выбрались на тротуар. И сели рядком, изящно поджав передние лапки и выпрашивая подачку.
А по улице катились машины, и их становилось все больше и больше.
МАСТОДОНИЯ
Глава 1
Пронзительный вой собаки поднял меня с постели полусонного. Я вскочил, ничего не соображая. Первые лучи рассвета проникли в комнату, высветив призрачные очертания обшарпанного комода, стенного шкафа с приоткрытой створкой, потертого ковра.
— Что случилось, Эйза?
Я повернул голову, увидел Райлу, привставшую в кровати, и удивился, каким образом, о господи, после стольких лет Райла могла оказаться здесь? Но тут у меня в голове прояснилось и я все вспомнил.
Собака снова завизжала, звук раздался уже совсем близко и выражал страдание и испуг.
Я выбрался из-под одеяла, схватил брюки и зашарил ногами по полу в поисках шлепанцев.
— Это Баузер, — объяснил я Райле. — Подлая тварь где-то шлялась всю ночь. Наверное, опять гонялся за сурком.
Баузер был одержим сурками. Учуяв зверька, он никак не мог остановиться. Пес, должно быть, прокопал уже полпути до Китая, охотясь за ними. Обычно, чтобы привести его в чувство, я всегда прослеживаю эти вылазки и приволакиваю его обратно. Но в эту ночь, рядом с Райлой, мне было не до Баузера.
Когда я добрался до кухни, Баузер уже вопил на крыльце. Я открыл дверь, и он, конечно, торчал там, а из него самого торчала деревянная стрела. Я ступил на крыльцо и, обхватив Баузера рукой, положил на бок, чтобы разобраться, в чем дело. Я увидел, что в ляжку моего пса вонзился дротик с каменным наконечником. Баузер жалобно заскулил, глядя на меня с тоской.
— Ну что там, Эйза? — снова спросила Райла, появляясь в дверях.
— Кто-то метнул в Баузера дротик, — ответил я, — И он застрял в его ляжке.
Она спустилась по ступенькам, быстро обошла крыльцо и склонилась над собакой.
— Наконечник вошел лишь наполовину, — заметила она, — Смотри, как провисло древко.
Райла протянула руку, схватила наконечник, резко повернула его и рывком выдернула из раны.
Баузер отчаянно взвизгнул и снова жалобно заскулил. Он мелко дрожал. Я взял его на руки и внес в кухню.
— В спальне на тахте лежит плед, — сказал я Райле, — Принеси его, пожалуйста, устроим ему здесь постель в углу.
— Эйза!
— Да, Райла?
— Но это же фолсомский наконечник! — Она подняла дротик, чтобы я смог его разглядеть, — Кто же мог выстрелить в собаку фолсомским дротиком?
— Да какой-нибудь мальчишка, — предположил я. — Они же просто маленькие чудовища!
