Ухватив Диану за талию, он с вызовом смотрел ей в глаза, когда неприлично долго опускал ее вниз, прижимая к себе. Затем по-хозяйски положил ладонь ей на шею сзади.
– Торн, даже не думайте…
Он наклонился к ней, прежде чем Диана успела закончить фразу. Когда он обхватил ее губы в долгом, неторопливом поцелуе, она почувствовала, как над ней, ошеломляя и поражая до глубины души, разразилась летняя буря.
Последней мыслью было то, что за ними наблюдают. Его грум стоял в нескольких ярдах от них и делал вид, что это его не касается. Покраснев от неловкой ситуации, Диана отступила на шаг. Торн, видимо, понял, что поставил ее в неловкое положение, потому что в его глазах вспыхнула улыбка. Ей захотелось надрать ему уши.
– Я все понял, – проговорил он вполголоса, специально провоцируя, как он это умел делать. – И как только можно быть таким хамом? Но все-таки я получил доказательство, что вы хотите меня.
– Неправда, заносчивый вы мужлан! – прошипела Диана, пытаясь не повышать голоса.
Его самоуверенная улыбка выводила из себя, но все равно была неотразимой. Еще больше ярости вызвал его менторский тон, когда он, слегка щелкнув ее по носу, тихо приказал:
– Думай обо мне, любимая, когда будешь сегодня ночью лежать одна в своей целомудренной постели.
Он послал ей еще одну озорную улыбку и повернулся к лошади.
К ужасу Дианы, это был всего лишь первый из множества подобных инцидентов, последовавших потом, на следующей неделе, когда Торн одержал личную победу в сражении, в котором одна сила воли противостояла другой.
Ее прием в академию по крайней мере смягчил последний удар по ее репутации. К тому же события в мире отвели внимание от ее позора, и Диана перестала быть главной темой пересудов.
Вместо нее все заговорили о Наполеоне Бонапарте. В марте корсиканское чудовище вернулось в Париж, чтобы возродить свою армию и империю. Как раз на прошедшей неделе произошла реставрация его власти во Франции и была принята новая конституция. Британские газеты были полны спекуляций, в которых горячо обсуждалось, что союзники должны делать и как будут отвечать на эту серьезную угрозу.
Однако для Дианы главной заботой в настоящий момент была угроза со стороны Торна. На публике он был само очарование и забота. Наедине он пользовался любой возможностью, чтобы поцеловать или поласкать ее.
Торн понимал, что, открыто общаясь с Дианой, он нарушил множество условностей, принятых в обществе. Знал, что играет не по правилам, но послал все к черту. Его совершенно не беспокоило, что он использует любое преимущество к своей выгоде. Он нацелился сломить сопротивление Дианы их браку. Фактически поставить ее в такую ситуацию, при которой она не смогла бы отказать ему.
Он сам все больше смирялся с неизбежностью, но не предполагал, что потребуется столько усилий, чтобы уговорить ее. Последний раз такое случилось с ним много лет назад. Давно уже никто так активно не противостоял ему, как это продолжала делать Диана. Полная чувственности игра с ней, однако, была из тех, в которых он знал, как побеждать.
В которой он обязательно победит.
Хотя он мало сомневался, все равно это сводило его с ума.
Если бы только они поженились, он провел бы по крайней мере неделю, не вылезая из постели с этой по-колдовски неуловимой женщиной, чтобы хоть немного утолить свою жажду обладания ею. Если бы он занялся с ней любовью десяток раз подряд, это гнетущее желание, может, стало бы слабее.
Ему не столько хотелось жениться на Диане, сколько затащить ее в постель. Хотелось ощутить ее теплое и мягкое тело в своих руках. Хотелось наблюдать, как от страсти ее темные глаза становятся отрешенными. Наблюдать, с каким пылом, дерзостью и трепетом она откликается на его желание.
Рано или поздно, решительно пообещал себе Торн, у него это получится.
Но один раз он дал ей передышку, когда в середине недели пришлось отправиться в Рэй, чтобы побывать в приюте, где выросла Венера. Рэй находился от Лондона в половине дня пути, если часто менять лошадей, поэтому Торн, захватив с собой Джона Йейтса, выехал рано утром.
Заранее он послал распорядителю просьбу о встрече. Поэтому их приняли сразу по прибытии и проводили в тесную контору, где их радостно приветствовал мистер Гоф.
Это был высокий, тощий старик, которого озадачил визит Торна, но он тем не менее честно заставлял себя отвечать на вопросы его сиятельства.
– Меня интересует, – заявил Торн, – одна из ваших сирот, которую вы выпустили под именем Мадлен. Ее привезли к вам еще девочкой примерно лет двадцать назад.
Гоф сцепил пальцы и задумался.
– У нас проживало несколько девочек с таким именем, милорд.
– Она была ярко-рыжая.
– Ах, эта. Я знаю, кого вы имеете в виду Мадлен Форрестер.
Услышав знакомое имя, Торн подобрался и уголком глаза заметил, как вздрогнул Джон Йейтс.
У него были подозрения, что Венера и погибший Томас Форрестер как-то связаны, но если у них в детстве была одна фамилия, это значит, что они скорее всего были братом и сестрой, а не любовниками. Разоткровенничавшись с Дианой, Венера сказала, что у нее был брат, но их разделили, когда его отправили в другой работный дом.
– Понимаете ли, в чем дело, мистер Гоф, – у Торна заранее была заготовлена история, – я здесь по поручению моей тетки. Несколько лет назад ее сиятельство остановилась на постоялом дворе по дороге в Лондон, и ей прислуживала молодая девушка, которую звали Мадлен. Тетка забыла ее фамилию, в памяти осталось только, что она выросла в приюте в Рэйе. Ей хочется отписать ей некоторую сумму в качестве оплаты за любезность. Может, вы каким-нибудь образом поможете отыскать ее?
Видимо, приняв на веру историю Торна, Гоф кивнул.
– Мадлен уехала отсюда, когда ей исполнилось шестнадцать. Я это помню. За ней приезжал брат.
– У нее есть брат?
– Да, милорд, но я не помню его имени.
– Вы не знаете, куда они направились отсюда?
– Мне кажется, кто-то говорил, что в Лондон, но, боюсь, не скажу, куда именно.
– А что с ее семьей? Этот приют был единственным?
– Я помню, что она была из хорошей семьи. Не из Рэйя, но откуда-то поблизости. Ее родители были убиты. Весьма шокирующий инцидент. Может, моя жена расскажет вам больше. В то время она отвечала за дортуары.
Оба джентльмена ждали недолго, пока Гоф ходил за женой. Торн молча глянул на Йейтса и не сомневался, что они думают об одном и том же. Ни к чему делать скоропалительные выводы, но, вероятно, они натолкнулись на объяснение, почему Форрестер так интересовался «хранителями». Если «хранители» имеют какое-то отношение к насильственной смерти их родителей, это могло дать и Мадлен, и Томасу серьезный повод для мести.
