— Я так беспокоюсь за Джорджа, — сказала Диана. — Я вся испереживалась. Он на самом деле не такой плохой, это просто миф, который люди поддерживают. Ну да, он вытолкнул того человека из окна…
— Это что-то новое.
— То был несчастный случай, он на самом деле не хотел, и я не верю, что он пытался убить свою жену, как люди говорят…
До священника доходили рассказы о преступлениях Джорджа. Они заметно варьировались. Это правда, что людям хотелось думать о Джордже плохо. Разумеется, Джордж интересовал отца Бернарда с «хищнической», как выразился бы Брайан, точки зрения, но отцу Бернарду было очень трудно думать об этой заблудшей овце, словно его мысли каждый раз оказывались фальшивы с самого начала. Его сердце, обычно заслуживающий доверия вожатый, было здесь бессильно. Он никогда не признался бы в этом Диане, но он боялся Джорджа. Он чувствовал в нем что-то необычное, какое-то выпущенное на свободу зло. Но и это могло быть иллюзией.
— Если б только он бросил пить, — сказала она, — ему бы стало лучше. О, если б только вы для него что-нибудь сделали.
Священник воззрился на нее светлыми, ясными, сияющими глазами. Он устал и хотел есть. Он сегодня был в церкви и постился с половины шестого.
— Не могу, — ответил он.
— Можете. Вызовите его. Прикажите ему явиться.
— Он не придет.
— Придет. Это как раз из тех вещей, которые его забавляют.
— Забавляют! Думаешь, он придет поглумиться и останется молиться?
— Если только вы с ним заговорите…
— Джордж — превыше моих сил, — сказал священник, — Мне лучше не вмешиваться.
Он тихо щелкнул пальцами.
Послышался знакомый скрежет, громкий скрип, лязг металла. Это открылась и закрылась западная дверь. Отец Бернард чуть отодвинулся от кающейся. Его глаза, привыкшие к сумраку, на миг ослепило сверкание красно-синих одежд высокого Христа-судии, опирающегося на меч на витраже в западном окне. Тяжелая поступь, крупное тело приближалось по проходу. Отец Бернард поднялся на ноги.
Джон Роберт, который видел еще хуже, поскольку вошел со света в темноту, пробирался к поднявшейся фигуре, чуть подсвеченной из алтаря. Хотя на фигуре теперь были совсем другие одежды, философ узнал человека, на которого ему вчера указал в Купальнях Ящерка Билль. Он подошел к священнику и сказал:
— Розанов.
Это слово, произнесенное странным голосом Джона Роберта, ничего не сказало бы священнику, если бы несколько человек не показали ему философа там же и тогда же.
— Здравствуйте, — ответил он. — Я отец Бернард, настоятель. Добро пожаловать.
В груди внезапно стало горячо и тесно.
— А это миссис Седлей… возможно, вы уже…
Диана к этому времени тоже встала. Она, конечно, не была знакома с Джоном Робертом, хотя знала его в лицо. Она стояла, задыхаясь и панически трепеща, словно лань, что внезапно учуяла близость льва. (От философа действительно исходил кислый животный запах, который уловило и утонченное обоняние отца Бернарда.) Этот крупный мужчина, подошедший на опасно близкое расстояние, держал в руках судьбу Джорджа, ведал жизнью и смертью. Дрожа от внезапного озарения, Диана подумала: «Да знает ли он, кто я?» (Он на самом деле не знал.)
Джон Роберт кивнул. Диана пробормотала, что ей надо идти, и бегом удалилась в сторону западной двери, почти бесшумно касаясь плиток пола быстрыми ногами.
Отец Бернард неопределенно махнул ей вслед. Он и сам изрядно растерялся. Он был удивлен, смущен, обеспокоен, стеснялся и даже боялся непонятно чего.
— Я хотел вас кое о чем попросить, — сказал Розанов, уже намного отчетливей.
— Конечно… подождите, я свет включу.
Священник тихо, шелестя одеяниями, переместился к ближайшему распределительному щиту и осветил боковую часовню с викторианской картиной, изображающей Христа в Эммаусе.
Он пригладил пальцами свои девичьи кудри и вернулся к Джону Роберту, который уже сел. Отец Бернард устроился на скамье, перед собеседником, и, прежде чем взглянуть на него, тщательно запахнул полы подрясника, затем повернулся лицом к философу.
— Я бы хотел сказать «С возвращением», но вряд ли можно сказать, что вы отсутствовали. Мне ли говорить вам «С возвращением»? Как бы то ни было, добро пожаловать в мой храм.
Несколько витиеватая речь, кажется, заинтересовала Розанова. Он с минуту обдумывал ее и, по-видимому, остался доволен.
— Спасибо.
— Вы, кажется, никогда не были тут прихожанином?
— Нет, меня воспитывали методистом.
— Вы по-прежнему веруете?
— Нет.
Воцарилось минутное молчание. Отца Бернарда начало снедать жгучее беспокойство. Что нужно этому странному типу и как бы его удержать? Это была несуразная мысль. Еще несуразней было следующее видение: Розанов, большой молчаливый пленник, сидит в клетке. Священник улыбнулся и сказал:
— Я готов быть вам полезен, чем смогу. Только скажите.
Отец Бернард обнаружил, что обращается к Розанову в таком ходульном стиле, словно говорит на иностранном языке.
Философ, кажется, не торопился последовать призыву. Он с любопытством оглядел храм, жуя большую нижнюю губу.
— Не желаете ли, я проведу вас по храму? Хотите? Здесь есть небезынтересные вещи.
— Нет, спасибо. В другой раз.
После очередной паузы Розанов, все еще озиравшийся кругом, произнес:
— Я хочу с вами говорить.
— Конечно, о чем?
— Обо всем.
— Обо… всем?
— Да, — ответил Розанов. — Видите ли, я лишь недавно перестал преподавать, вернулся из Штатов, и впервые в жизни мне не с кем поговорить.
У отца Бернарда голова пошла кругом. Он сказал:
— Но ведь наверняка найдется множество людей…
— Нет.
— Вы имеете в виду… просто поговорить?
— Я должен объяснить. У меня всегда, на протяжении многих лет, были ученики и коллеги, с которыми я мог говорить о философии.
— Я не философ, — сказал отец Бернард.
— Да, и очень жаль, — ответил Розанов. Он вздохнул. — Вы, случайно, не знаете в Эннистоне каких-нибудь философов? Хотя, конечно, мне не всякий годится…
Отец Бернард заколебался.
— Ну, например, есть Джордж Маккефри. Но вы его знаете, конечно же.
— Не годится. Кто-нибудь еще?
— Боюсь, что нет.
— Тогда придется вам, — Слова прозвучали веско и окончательно.
— Я, конечно, буду очень стараться, — смиренно сказал отец Бернард, выбитый из колеи, — но я все-таки не очень понимаю, что именно вы хотите.
